Вот пара статей о служилых людях Комарицкой волости. В контексте фигурируют и севрюки:

Драгуны Комарицкой волости

В августе 1646 г. все крестьяне Комарицкой волости были взяты на драгунскую службу. За крестьянами оставили их земельные участки и освободили от податей. С каждого двора брали на службу по человеку, что составило более 5 тысяч человек. Каждый драгун долен был иметь на службе верховую лошадь, пищаль, саблю и рогатину или топор и запасы для себя и лошади. Комарицкие драгуны были сформированы в три полка, каждый из которых состоял из шести рот, а в ротах было по 300 и более человек. Укрупнение рот и полков было вызвано недостатком начальных людей.

До середины 17 в. драгуны набирались только для пограничной службы.

В период войны за присоединение Украины число драгун было значительно увеличено. В 1653 г. правительство указало набрать в украинных городах 6000 человек в драгунскую службу. В 1658 г. в Белгородском разрядном полку предусматривалось сформировать пять драгунских полков общей численностью 7300 человек.

Одновременно с зачислением в драгуны крестьян ряда селений на южной границе правительство практиковало и другие методы комплектования ратных  людей на драгунскую службу. Оно прибирало или переселяло детей боярских, стрельцов, казаков, украинцев и других людей на житье по границе из других населенных мест и тем самым создавало кадры поселенных драгун.

В 1653 г., перед началом войны за присоединение Украины, правительство провело очередной смотр комарицким крестьянам. На смотре оказалось конных людей с огнестрельным оружием - 5551, пеших со своими пищалями и рогатинами - 5649 и недорослей 3641 человек; всего 14841 человек. Пешие люди являлись отцами, братьями, детьми и т.п. конных крестьян, т.е. драгун, и составляли резерв и вспомогательную (осадную, гарнизонную) вооруженную силу.

В очередной войне с Речью Посполитой 1654-1667 гг. комарицкие драгуны приняли активное участие и понесли большие потери. Кроме того хозяйства драгун были разорены крымскими татарами.

По своему материальному положению драгуны-кретьяне являлись хорошей вооруженной силой по месту своего жительства. Когда же правительство стало посылать драгун на службу в отдаленные города или включать их в походное войско, драгунская служба стала для драгун непосильной. В дальнюю службу драгун должен был являться на коне, с оружием и запасами для себя и для коня на все время службы. Таким образом, правительство уравнивало драгун в служебных обязанностях с полковыми детьми боярскими. И если последние со своих поместий и денежного жалования порой не могли подняться на службу по бедности, то драгун-крестьянин с небольшого земельного надела, обрабатываемого своими руками, тем более не мог обеспечить себя средствами для дальней службы. В результате необходимости нести службу в дали от своего хозяйства, это хозяйство приходило в упадок и драгун терял источник дохода и соответственно боеспособность, становился безлошадным, безоружным и бежал со службы. То есть защищать свою землю драгуны могли успешно, но в войне на чужих землях они были не эффективны.

О тяжести драгунской службы можно судить по следующему характерному явлению, возникшему раньше всего среди драгун. Чтобы облегчить свою службу, драгуны сдавали часть этой службы (треть или половину) другим лицам за деньги или за соответствующую часть своего земельного участка. В результате такой операции драгун являлся на службу через год или два. Сдача службы приводила к отрицательным результатам: материальное положение драгун становилось еще тяжелее, служба драгун через год-два превращалась во временную повинность и снижала боеспособность драгун.

Правительство вынуждено было в конце концов перевести в 1680 г. комарицких драгун в солдаты, каковыми они и числились до 18 века. Во время войны 1654-1667 гг. исчезли драгуны и в других южных уездах.

Правительство продолжало направлять сюда и регулярные части.

А. А. Новосельский

ДВОРЦОВЫЕ КРЕСТЬЯНЕ КОМАРИЦКОЙ ВОЛОСТИ
ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ 17 в.

Вопросы истории сельского хозяйства, крестьянства и революционного движения в России. М. 1961. Стр. 65-80.

 

 

Территория и население Комарицкой волости [1]

Комарицкая волость в 17 в. была одним из крупнейших дворцовых владений; волость занимала территорию почти всего Севского уезда и делилась на четыре стана: Чемлижский, Радогожский, Брасовский и Глодневский. Затем к ней были присоединены Крупецкая волость и село Алешковичи. В 1654 г. приказный человек Замятия Леонтьев насчитывал в четырех станах Комарицкой вол. 23 села и 60 деревень [2]. В 1667 г. другой приказный человек Степан Бутиков насчитывал в Комарицкой волости вместе с Крупецкой волостью и селом Алешковичами 68 "жилых" сел и 160 деревень, слобод и починков. Из этого числа на Крупецкую волость приходилось 4 села, 4 деревни и 1 слободка. Всего 228 селений. Ту же цифру селений показывает и перепись 1669 г. полковников Аггея Шепелева и Матвея Кровкова. В 1667 г. С. Бутиков исчислял мужское население Комарицкой, Крупецкой волостей и села Алешковичей в 21 745 чел., в том числе в Крупецкой волости - 781 чел. [3] Два года спустя в одной Комарицкой волости насчитывалось 19 007 мужчин [4]. Комарицкая волость находилась в ведомстве приказа Большого дворца и управлялась особым приказчиком [5]. Волость числилась "посопной", так как платила по данным 1646 г. "посопный" хлеб в количестве 4005 четв. ржи и 4995 четв. овса, кроме всяких других сборов и податей [6]. На огромной территории волости было много свободных земель и угодий, что открывало простор для внутренней колонизации и основания новых слобод. Кроме пахоты, крестьяне занимались бортничеством, рыболовством, ловлей бобров. На реках, речушках, проточинах и колодезях было устроено множество мельниц с винокурнями при них. Но предприимчивые комарицкие мужики не удовлетворялись границами своей волости и выходили за ее пределы. Так, в 1621 г. наместник Трубчевского замка жаловался на них, называя их "севрюками", он писал, что они в трубчевских вотчинах бьют зверя и лосей, "дерут" пчел и ловят бобров в р. Десне [7].

Земельный простор в волости сохранялся до конца столетия. Еще в 1690 г. по поводу отнятия у них мельниц в пределах Комарицкой волости сгародубцы жаловались, что "солдаты на тех землях живут переходя в селах и в деревнях, где кто похочет жить, и владеют они, солдаты, многою землею; где в котором селе или в деревне дворов по 20-ти и по 30-ти, в тех селах " в деревнях земли будет кругом верст по 10-ти и по 15-ти" [8].

Милитаризация Комарицкой волости в 1646-1647 гг.

Живя вблизи границ с Литвой и со степью, на татарской "свиной" сакме [9], комаричане издавна привыкли к военным тревогам и вооруженной защите своего края. Но именно это пограничное положение волости вызвало коренные изменения в её жизни. В 40-х годах район Путивльского, Рыльского, Курского и Севского уездов стал особенно привлекать к себе внимание татар. Здесь увеличилось население, возможность захвата которого в плен в первую очередь интересовала татар. В 1646 г. были проведены общие меры по укреплению Белгородской черты. Среди них особой новизной отличалась мера по милитаризации обширных крестьянских территорий Севского, Добренского, Тамбовского, Сокольского уездов: крестьяне были переведены на положение солдат и драгун, что сопровождалось существенными переменами всего их быта. Частные вотчинные и поместные владения отписывались на государя, дворцовые реорганизовывались. С формальной стороны милитаризация крестьян состояла в превращении их из тяглых в служилых людей приборных чинов [10]. Однако это сближение их с классом служилых людей было осуществлено с различной полнотой.

Изучая названные примеры милитаризации крестьян и собирая одновременно материал по истории крестьян южной окраины государств, мы получаем некоторые данные для выяснения подлинных бытовых, экономических и правовых признаков служилых людей приборных чинов, испытавших в следующем столетии новые крутые перемены.

По первоначальному предположению, комарицкие крестьяне должны были нести службу в драгунах, для чего из каждого двора брали по одному человеку. Они освобождались от платежа денежного оброка, хлебных запасов и меда; ямских, стрелецких "и иных никаких податей имати с них не велено". Все земли и угодья сохранялись за ними по прежнему. Сохранялось и волостное управление. С возложением на население военной повинности волость переходила в ведение судом и расправой в Разрядный приказ, откуда теперь назначались в волость приказные люди [11]

Первым приказным человеком в преобразованную Комарицкую волость был назначен Замятия Леонтьев, впоследствии один из видных военных командиров. Явившись в Севск 27 сентября 1646 г., 3амятия Леонтьев созвал крестьян и объявил им государев указ о переводе их в драгуны, "для того, что приходят на государевы украины крымские и ногайские люди и православных христиан побивают и в полон емлют". Леонтьев заметил, что комаричане неодинаково отнеслись к перемене своего положения: "многие услыша твою государекую милость, которые семьянистые и земли за ними угодья немалые,- писал в Москву Леонтьев,- те твоей государской милости обрадовались и служить тебе, государю, драгунскую службу рады". Но "одинокие и бедные немногие люди и земли за ними малые" "о том скорбят" и говорят, что "с драгунскую службу их не будет"... [12] Само собой разумеется, что для многосемейного двора, имеющего много земли и угодий, было нетрудно содержать одного драгуна, и, освободившись от всяких иных повинностей, направить избыток рабочих рук на разработку свободных земель и угодий. Иным было положение малосемейных и малообеспеченных землей комаричан. Впрочем, даже для многосемейных и обеспеченных землей крестьян действительность оказалась вовсе не такой радужной. Драгунская служба оказалась тяжелой и неприятной, да и Разряд не считал себя обязанным строго соблюдать указ и быстро встал на путь возложения на комаричан всякого рода дополнительных повинностей, останавливаясь лишь тогда, когда встречал отпор.

Замятия Леонтьев, приехав в Севск, по-видимому, быстро ориентировался в обстановке и понял, что с мужиков можно взять еще кое-что сверх драгунской службы. Объявляя им указ, он умолчал для начала об освобождении волости от сбора ямских денег. Севский ям был довольно важным: через него ездили гонцы из северских городов, греки из Царьграда и "Палестинских стран", гонцы и посланники от молдованского владетеля Василия, гонцы из Москвы. Севские ямщики не получали денег из казны. Севский ям был "накинут" на комаричан, которые "по договору и по записям" платили ямщикам по 400 руб. и по 400 четей ржи и овса в год. '"А окроме ямщиков, подвод взять будет не с кого: в Севске посадских людей нет и в уезде, окроме комарацких драгунов, нет же никакого человека" [13]. Правительство не порицало Леонтьева за самовольное отступление от государева указа.

Затем правительство пожелало перевести 500 семей комаричан на постоянное жительство в Карпово Городище. На подъем было обещано по 2 рубля на человека, но обещанные деньги были выданы не всем, потому что в казне в нужный момент денег не оказалось. Многие крестьяне тем "оскорблялись", дипломатично выражался Леонтьев, "и за теми деньгами мельканья [ворчанья, брюзжанья] немало было, одва пошли без денег", и с дороги возвращались обратно [14].

Комарицкая волость, находившаяся на крайнем правом фланге фронта, обращенного к югу, была превращена в укрепленный район. Уже к январю 1647 г. Леонтьев построил здесь 3 городка и 8 острожков. Городки: Пьяновекий на берегу р. Усожи, на горе, на старом городище (150 саж. в окружности); Радогожский, на р. Нерусе, на старом городище (108 саж. в окружности); Болдыжский, на р. Несне, на горе (92 саж. в окружности). Острожки: Быховский, на р. Боровенке (87 саж. в окружности); Череможенский (155 саж.); Девятинский, на р. Россороге (80 саж.); Моревский, на р. Общерище (41 саж.); Долбенкинский, на р. Речище (98 саж.); Гнанский, меж рек Гнани и Логу, близ р. Свапы (117 саж.); Волконский, на Локне, за р. Нерусой (124 саж.); Ивандинский, на р. Летче (117 саж.) [15]. Если не все, то значительная часть этих укреплений существовала издавна, часть Леонтьев построил заново.

Леонтьев выбрал из каждого двора по человеку в драгунскую службу, всего 5125 чел., сформировал из них 3 полка, по 6 рот в каждом, а в каждой роте по 300 и более человек; "а для того роты учинены густы, что начальных людей мало". "Начальных людей" - немцев - было прислано из Ливен от кн. Н. И. Одоевского 36 чел., да с Леонтьевым приехала группа иноземцев. Им под команду и отданы были комарицкие мужики. На низшие командные должности (сержанты, капралы и прапорщики) были выбраны люди из числа комаричан. Разряд, соблазненный легкостью, с какой прошла вся операция, приказал Леонтьеву увеличить набор драгун и взять из комаричан еще "сколько человек пригоже" [16].

Но уже в январе 1647 г. начали обнаруживаться первые признаки недовольства новой повинностью, тяжестью службы и муштры, которой подвергали недавних мужиков немецкие наемные командиры. Леонтьев сообщал, что драгуны "от немецкого учения оскорбляются", что немецкие начальные люди драгун "емлют к себе на караулы людно против того, и как они бывают на службах в полках и учат всех семьянистых и одиноких и им де одиноким в том ежедневном ученье пашен и домового строенья отбыть..." [17].

В январе 1647 г. в ночь на 23 число майор Яган Герин ходил проверять караул, стоявший в деревне Горбуновой под командой капралов Клима Седого и Нехороша Семого. На карауле никого не оказалось: "знамя было внесено в избу, и сами де все спят в избе", "а государево знамя в избе на полатях коптит". С рассветом майор потребовал драгун на ученье. Но Клим Седой "взбунтовал" драгун и они к смотру и к ученью не пошли. Человек 300 драгун во главе с Климом Седым явились к Леонтьеву в с. Морено "шлем, скопом в заговором". Леонтьев при таком явном нарушении дисциплины приказал схватить Клима Седого и других главарей. Драгуны "зашумели" на него "большим шумом": "атаманы де казаки! не выдавайте!" и с саблями наголо и с рогатинами ушли. В конце концов зачинщики этого случая явного нарушения дисцип-лины были схвачены и была устроена показательная церемония наказания бунтовщиков. Из Москвы был прислан служилый человек Ив. Бахметев, который должен был сказать "милостивое слово" послушным драгунам, а зачинщиков (4 чел.) бить кнутом, затем двух из них (К. Седого и Н. Семого) "привести к виселице". Драгуны Чемлыжского стана должны были принести свою вину и просить, чтобы "обвесить их не велеть". Все было выполнено по намеченной программе. Драгуны били челом, что Седой и Семого учинили все "с пьянства и с молодого разума, не с хитрости". Их освободили от виселицы и послали в Москву, где они после допроса были освобождены [18].

В Разряде сумели сделать разумные выводы из описанного эпизода. Начальным людям было предписано учить драгун "с тихостью и не с большим оскорбленьем, чтоб им к нашей службе исподволь быть привычными". Семьянистых учить "с переменою", а одиноких один день в неделю. На караулы брать не более трети прежнего, чтобы им пашен своих не отбыть. Новый набор драгун был отменен: "позгодить до нашего указу, чтоб их тем не изжеcточить". Драгуны, находившиеся на службе в г. Яблонове в полку, были отпущены до весны по домам [19].

Неудобства военных поселений обнаружились, таким образом, очень быстро. Смысл "гиля" [20] был верно понят в Разряде, отсюда и мягкость карательных мер. Точка зрения Разряда была выражена в указе, прислан-ном Леонтьеву в феврале 1647 г. Ему предписывалось следить за тем, чтобы драгуны жили семьями, с братьями, детьми, племянниками, поло-винщиками вместе. В "семьянистых" дворах могло быть оставлено по 3 и 4 взрослых человека, остальных рекомендовалось выделить на особые жеребьи. "Малосемьянистым" следовало призывать к дочерям зятьев, что-бы в каждом дворе было по 2 и 3 мужчины. "А в рознь бы не делились и одиноких бы во дворех не было, чтоб им в драгунской службе будучи па-шен своих и домового строенья не отбыть, и та б драгунская служба им [была] не в тягость" [21],

Комарицкие драгуны во время московско-польской войны

Гораздо острее тяжесть военной повинности сказалась во время долгой войны с Польшей. Недовольство вылилось, наконец, в коллективной челобитной драгун всех 4-х станов от июня 1666 г. Драгуны жаловались на тяжесть драгунской службы и просили "отставить" их от этой службы и быть им по-прежнему на положении плательщиков "посопного хлеба". В марте 1667 г. была подана вторая челобитная такого же содержания. В течение войны драгуны участвовали в польских, литовских и немецких походах, многие были убиты или попали в плен. Особенно много комаричане потерпели в 1661-1662 и 1663-1664 гг., когда польские воинские люди долгое время стояли в их волости и "вконец" их разорили. После того разоренья,- писали жалобщики,- многие до сих пор не построили домов и живут "в погребах и ямах". На очередной службе беспрестанно бывает из них 700 чел. в Киеве, 1000 чел. в Глухове и 1000 чел. в Севске. Между тем им была обещана служба только в Киеве, "переменяясь" по полугодиям. Служа в Киеве, они на себе возят бревна, лошадей у них отбирают и не возвращают обратно. (Невским ямщикам они платят ежегодно по 330 руб. и ржи по 800 четвертей, и овса столько же. Во время походов воевод из Севска они дают единовременно по 100 - 200 подвод с санями, телегами, хомутами. Ратные люди берут у них подводы безденежно. В государевы житницы собирают с них с двора по четверику ржи и по четверику овса, и те хлебные запасы возят они на своих подводах в разные дальние города. В 1666-1667 гг. было с них взыскано за 311 кафтанов 396 руб. За отсутствием лошадей многие из них не пашут полей и едят овсяный хлеб. Перечислив все эти службы и поборы, челобитчики напомнили, что при устройстве их в драгуны им было обещано освобождение от всяких податей и сборов. Между тем в прошлые годы, когда они драгунской службы не несли и не были разорены, даже тогда они не платили подобных тяжелых и больших податей и поборов. Поэтому драгуны просили вернуть их в прежнее состояние [22].

Таким образом, комарицкие драгуны постепенно подверглись обложению, которое превзошло своей тяжестью обложение, лежавшее на них, когда они были дворцовыми крестьянами.

Правительство не удовлетворило полностью челобитья, но сделало шаг в этом направлении. В Комарицкую волость был назначен особый приказный С. Бутиков, чтобы "ведать их во всех делах"; "мимо него" никто не имел права вмешиваться в дела волости и никто не мог засылать туда по каким-либо делам "посылщиков". С. Бутиков оказался человеком, сумевшим ужиться с комаричанами и оказать им основательную защиту.

Много времени спустя комарицкие драгуны вспоминали о годах управления С. Бутикова, как лучших и наиболее спокойных для них. Севские же воеводы постоянно сообщали в Москву, что С. Бутиков укрывает драгун во всяких делах и тем тормозит ход дела. Эти жалобы подтверждают, что С. Бутиков действительно в какой-то мере Оборонял драгун от обид и насилий [23].

С. Бутиков произвел перепись населения Комарицкой волости в 1667 г. и, сравнив полученные данные с данными переписи 1646 г., обнаружил, что за 20 лет из числа драгун ушло в другие города 1022 чел., убито 1303, в плен взято 2591 чел., т. е. волость потеряла 4916 человек вследствие чрезвычайных обстоятельств, не считая умерших (7197 чел.) на службе и дома [24]. Если сопоставить число дворов по переписным книгам 1646 г. и по переписи Бутикова, получаем убыль в 610 дворов.

Под влиянием этих фактов были предприняты дальнейшие мероприятия. С. Бутиков пересмотрел состав драгун и сократил их число до 3150, вместо 5125 чел. по набору 3. Леонтьева.

С. Бутиков составил расписание очередных служб комарицких драгун по городам: в Киеве - по 700 чел. с переменой по полугодиям, в Глухове - по 500 чел. с переменой по третям года, в Севске - по 400 чел. с тем же чередованием по третям года. Таков был расчет на нормальное время. В 1668 г., когда потребовали того военные события, драгуны были мобилизованы в составе 4539 чел. Но затем наступили для них более мирные годы: в 1669 г. комаричане заплатили безденежно 10 тыс. четв. ржи и столько же овса и доставили их на собственных подводах в Брянск, за что они были освобождены от киевской службы на 2 года, а "как нынешняя смута успокоится", им "от посылок в Киев" была обещана льгота на 5-6 лет. Действительно, в последующие годы комаричане не несли службы в Киеве. Только в 1671 г. во время восстания Степана Разина комаричане служили в полку Г. Г. Ромодановского в числе 1710 чел., в полку Г. Косаговского на Дону - 946 чел. В 1672 г. комарицкие драгуны с Г. Г. Ромодановским были в полках во время выбора на Украине гетмана [25].

Мы не имеем достаточно данных, чтобы судить о боевой готовности комарицких драгун. По большой цифре убитых и попавших в плен можно, казалось бы, сделать вывод об активном участии комаричан в войне. Быть может, усталость от длительной войны была причиной снижения их стойкости.

Известен случай, когда из-за отсутствия стойкости в рядах комари-чан г. Глухов был сдан Брюховецкому.

8 февраля 1668 г. к Глухову прибыл полковник Урбанович с отрядом казаков Брюховацкого. Воевода М. Кологривов был вынужден покинуть большой город и запереться в осаду в малом городе, укрепления которого еще не были доведены до конца. 300 драгун составляли главную силу гарнизона. 10 февраля последовало предложение сдать город под угрозой прихода запорожских черкас. Комарицкие драгуны проявили неустойчивость: они стали покидать город. При таком положении воевода был вынужден сдать город. Севский воевода Н. Львов писал по этому поводу, что комарицкие дрдгуны уже неоднократно разбегались со службы из Киева и других городов, даже из Севска, "а знатное дело, что из Глухова драгуны, убоясь черкас, убежали, потому что драгуны худые людишка, а за иных, чаять, многие и наймиты были (или ребяты малые), да и воеводе стало ненадежно на драгунов за их худобою" [26].

В течение русско-турецкой войны 1677-1678 гг., когда комарицким драгунам снова пришлось служить в полках и участвовать в походах, они снова возбудили вопрос об освобождении от военной повинности. В челобитных от марта и августа 1677 г. комарицкие драгуны перечисляют все свои службы, выполненные ими с 1672 г. Из этого перечня видно, что комаричане не столько служили в полках, сколько выполняли всякого рода иные повинности. В 1677 г., например, они поставили ("ударили челом") в Киев на своих подводах 20 тыс. четв. ржи. Проходившие ратные люди брали с них неоднократно по 400, 500, 700 и 1000 подвод и часто их не возвращали. Кроме того, ежегодно брали с них с каждых 40 дворов по подводе с проводниками, и за каждую подводу им приходилось платить по 12 руб. найму. Севским ямщикам платили они ежегодно по 330 руб. и 1 тыс. четв. ржи и овса, производили строительные работы в Севске и Путивле, вносили полоняничные деньги по 4 деньги с дыма, выставляли караулы и деныциков начальным людям. В 1677 г. 4000 драгун с лошадьми и продовольственными запасами были взяты в Киев [27]. Видимо, правительство ценило не слишком высоко годность к военной службе драгун, потому что в 1679 г. оно склонилось на челобитья комаричан и разрешило всем 4 тыс. драгунам вместо полковой службы, быть в обозе, имея при себе запасы и оружие [28]. Несколько позднее была выдвинута мысль о переформировании комаричан из драгун в три солдатских полка. При этом их надо было убедить, чтобы "они б того себе в оскорбленье не ставили, для того что все учинено вместо их драгунской конной тяжелой службы и подвод. А есть ли бы.они были по-прежнему в полковой драгунской службе, и у них бы сверх тех четырех полков были в полкех под нарядом и под казною и подо всяким полковым нарядом подводы многие" [29]. Этот проект уже в процессе его осуществления был отставлен. В том же 1679 г. было указано с комарицких и крупецких солдат, "вместо киевской и иных малороссийских городов годовой службы, на корм ратным людям имать по вся годы ржи и по 10 тыс. четвертей на год и отводить им те хлебные запасы до Севска и до Брянска на своих подводах [30].

Таким образом, комаричане после 30 лет своего пребывания в драгунах и солдатах возвращались в состояние, близкое к прежнему, когда они были плательщиками посопного хлеба, находясь в ведомстве Большого Дворца.

Создание "выборного" солдатского полка и повинности волости в конце столетия

В 1698 г. в Комарицкую волость был прислан дьяк Артемий Возницын с тем, чтобы из числа бывших комарицких солдат "устроить" "выборный" солдатский полк в тысячу человек, поселить этот полк в Севске, возложив содержание этого полка на население волости. Все это мероприятие было проведено приемами характерными для петровского времени. Артемий Возницын переписал все население Комарицкой и Крупецкой волостей и насчитал в них 7206 дворов пашенных жителей и 346 бобыльских дворов, всего 7552 двора. По переписи 1678 г. тех и других было всего 4464 двора [31]. Сами комаричане объясняли увеличение числа дворов тем, что Артемий Возницын внес в перепись их "детишек и свойственников, которые, отделяясь от отцов и от братьев, живут на тех же их дворишках в особых избах и в банях и для того, чтоб было с чего выбрать для... великого государя службы выборного полка 1000 лучших и молодших людей, а не с целых и не с тягловых дворов". А прежние писцы писали в одно тягло по 2-3-4 человека, а не каждого из них в отдельном дворе, и с тех тяглых (5000) дворов они платили хлебные, денежные и всякие подати и припасы [32].

На волость легло содержание сформированного выборного солдатского полка. Ежегодные денежные расходы и продовольственные припасы выражались в следующем:
На жалованье полку........ 6 000 руб.
Муки ржаной, овса, крупы овсяной... 11 000 четв.
Соли.................... 1000 пудов
Мяса свиного....... 12 000 пудов
Масла коровьего.... 625 пудов
Всего продовольственных припасов на 7 700 руб.
Все расходы в год в денежном выражении 13 700 руб.

Все старые сборы остались в силе, а именно:
Окладного хлеба ржи... 10 000 четвертей (или мукой...12 550 пудов)
Ямщикам ржи и овса.......... 3 200 четвертей
Тюремным сторожам ржи...... 600 четвертей
Всего хлеба ...... 16 900 четвертей

Одной ржи платили они 13 800 четвертей, стоимость которой выражалась в 1692/93 г. (по 10 алт. за четверть) ржи в 4140 руб.
Ямщикам деньгами....... 400 руб.
Тюремщикам деньгами... 30 руб.
Всего деньгами 18 270 руб

Сверх того с волостных людей брали на выборный полк всякие припасы. В 1698 г. комаричане показали, что с них берут в год:
Саней с хомутами и рогожами......... 1000 шт.
Телег-полубов и простых телег с хомутами и веревками...800 шт.
Цыновок................... 800 шт.
Дегтю..................... 560 ведер
Смолы..................... 450 ведер
Камки..................... 100 арш.
Тафты..................... 100 арш.
Сукна цветного доброго... 120 арш.
Юфтей красных и черных яловочных и сыромятных яловочных...80 кож
Железа .................... 154 пуда
Крашенины.................. 140 арш.
Холсту посконного........ 3603 арш.

Все эти материалы забирались обычно севским воеводой у севских торговых людей, а расплачивалась за них волость из поступлений земской избы [33].

Можно попытаться определить рост повинностей с Комарицкой волости с 1646 г. по 1698 г. В 1646 г. комаричане, еще находясь в ведомстве Большого Дворца, платили всяких доходов с вытей [34], оброчных, таможенных и кабацких откупных платежей 2202 руб. 6 алтын l,5 денег; посопного хлеба 4005 четвертей ржи и 4996 четвертей овса; считая тот и другой в одной цене (по цене 1699 г. четв. ржи и овса 8 алт.), получаем около 1160 руб. Кроме того, они платили севским ямщикам 400 руб. и 800 четв. ржи и овса (около 192 руб.). Всего получается платежей на сумму приблизительно 4 тыс. руб. Какую бы накидку ни делать на всякие иные сборы (например, полоняничные деньги в 1677 г. с дыму по 4 деньги, т. е., с волости с 5 тыс. дворов около 200 руб.), все же ясно, что к концу столетия повинности с Комарицкой волости возросли не менее чем в 4-5 раз.

Черты землевладения и хозяйства комаричан

Крестьянский уклад всей жизни комаричан и волостной строй оставался в течение всего столетия в неприкосновенности.

Среди документов Разряда сохранилось мало дел по вопросам землевладения и хозяйства; может быть, это объясняется тем, что земельные дела редко доходили до Разряда и разрешались в большинстве случаев на местах, властью мира. Села и деревни волости имели обычно по 20-40 дворов и владели землей сообща. Владения отдельных дворов были расположены чересполосно, через межу в разных полях. Кроме "братской деленой жеребьевой земли", в распоряжении крестьян было огромное количество незанятой земли. В 1693 г. солдаты дер. Старшей обвиняли Сергея Сучкина в том, что он произвольно пригородил из "их братской жеребьевой деленой земли" "у своего дворового усаду против их вдвое" и просили "поровнять" их землею, т. е. вновь переделить землю по долям. С. Сучкин объяснял, что, действительно, он пригородил к своему огороду землю, но только не "братскую", а "порозшую", что делали и многие другие солдаты. Жители дер. Старшей имели, впрочем, особые счеты с братьями Сучкиными Сергеем, Андреем и Григорием, уличенными в "воровстве", и просили о возвращении их обратно в Рыльский уезд в с. Печки на их прежнее место жительства, обязуясь взять на себя всей деревней их тягло и солдатскую службу, призвать жителей на их землю и тягло, чтобы они не пребывали впусте [35].

О земельном просторе в Комарицкой волости можно судить по следующим фактам. В 90-х годах Лев Кобяков отмежевал от Комарицкой волости к соседним уездам большие пространства земли: от с. Некосильцы и дер. Стремоуховой "по смете" на 10 верст, от с. Звенячки "поперек" на 5 верст, от с. Алешки "поперек" на 8 верст. Брянские и трубчевские помещики владели волостной землей "поперек" на 15 и больше верст [36]. Этот простор допускал широкую возможность внутренней колонизации и основания новых слобод и починков.

Комарицкая волость, по-видимому, всегда привлекала к себе пришлый люд, подобно обширной территории дворцовых земель по р. Цне на южной окраине Московского государства, которая была таким же притягательным для сельского населения обетованным краем. Комарицкая волость притягивала к себе беглецов из всех окружающих ее уездов: Карачевского, Брянского, Серпейского, Мещевского, Болховского, Белевского, Курского, Рыльского и др. Эта тяга была постоянной, и она усиливалась в зависимости от различных обстоятельств. Набор беглых в драгуны был сравнительно редким. Беглецы предпочитали устраиваться в волости "не в службе": либо жили "во дворах" драгун (в соседях, половинщиках и т. п.), либо жили "переходя" по комарицким Деревням, нанимаясь в работу у крестьян, либо устраиваясь на положении бобылей. Все эти способы устроения допускались земельным простором, а также характером крестьянского двора, сложного по своему составу. Вероятно, в значительной своей части пришлыми людьми должны были заселяться и вновь создаваемые слободы. Основателями этих слобод были местные жители. В 1686 г. один солдат просил о разрешении построить слободу на земле, которая "стала за жилыми рубежами, за болотами и речками, от сел и деревень отдалела" [37]. В 1694 г. солдат с. Домахи Маркушка Заводуев просил дать ему землю из "дикого поля" в Чемлижском стану на р. Амани с правом призвать на эту землю жителей из гулящих людей, устроить там слободу и пользоваться льготой несколько лет [38].

Двор комарицкого крестьянина мог включать в себя несколько семей, фактически несколько дворов. В составе комарицкого населения мы встречаем значительное количество всякого рода затяглых людей (подсоседников и захребетников), "дольников" (половинщиков и третников) , "складников" [39]. Условия "складничества" и жизни "дольщиков", или "дольников" определялись записями; условия эти были обычными в среде служилых людей приборных чинов. Очевидно, складники, половинщики "считались" с драгунами не только тяглом и участием в снаряжении на службу, но и непосредственным участием в службе. В 1672-1673 гг. в Киев на службу явилось вместо самих драгун 25 человек складников, 7 дольников, 15 наймитов, 26 детей и родственников драгун [40].

В волости было развито бортничество как особое и постоянное занятие части жителей.

Заметную группу населения в Комарицкой волости составляли мельники; мельницы и устроенные при них винокурни являлись видною статьею волостного хозяйства. По данным 1689-1691 гг., в Севском уезде насчитывалось 700 винных казанов [41].

Мирские выборные власти

В характере деятельности мирских выборных властей (старост, целовальников, бурмистров) мы не найдем ничего нового по сравнению с управлением другими крестьянскими территориями. Переустройство волости на военный лад привело лишь к большему подчинению волостного самоуправления представителям правительственной администрации - приказным людям, к большей его бюрократизации. По целому ряду дел можно заключить, что служба в старостах и целовальниках была выгодна и являлась предметом конкуренции. Добиваясь власти при содействии приказных людей, старосты и целовальники были фактически безответственны перед миром. "Выбор", вследствие этого, был предметом борьбы между партиями стоявшими за теми или другими претендентами.

Официально старосты и целовальники получали от мира "подможные деньги" (в 1646 г. по 10 руб.), но главной доходной статьей было "корыстование" от всевозможных сборов. Ввиду выгодности пребывания на выборных должностях выборные лица оттягивали "накупным делом" сроки своего переизбрания. В 1646 г. драгуны-челобитчики от имени всех четырех станов указывали на то, что некоторые из старост и целовальников, испугавшись их требования отчета, вернули собранные ими лишние деньги, но некоторые не отдавали и других подговаривали не отдавать: "изойдет да меж нами и так: и то де вы рано испужались" [42]. Подчинение волости ведению севских воевод превратило выборы в фикцию, так как все решала в конечном счете воля воеводы; отсюда возможность путем подкупа добиваться избрания на должности старост и целовальников. Подчинение волости воеводам страшно отягощало население, которое вспоминало о временах, когда Комарицкая волость имела своих особых приказных, как о временах благополучия, а всех старост после смены Степана Бутикова считало "накупными" [43]. Старосты -корыстуются собираемыми с населения деньгами, "домы свои построили и колесные большие мельницы и винные варницы завели. Да те старосты, у кого до старощенья и хлеба не было, есть было нечего, а ныне богати" [44]. В 1691 г. челобитчики Яков Ульянов с товарищами писали, что "для таких великих поборов по вся годы они, старосты и целовальники, накупаются и ходят в старостах и в целовальниках многие годы, меж собою переменяясь, без нашего, холопей ваших, мирского выбору. А наперед сего было у нас, холопей ваших, в Комарицкой волости выбираючи старост и целовальников, кого мы, холопи ваши, миром выберем, без накупки", и лишних поборов тогда не было. Челобитчики просили выдать им грамоту о восстановлении выборности старост и целовальников [45]. В 1695 г. упомянутые выше челобитчики, по-видимому, добравшиеся сами до власти, в свою очередь были обвинены в злоупотреблениях. Новые челобитчики Максим Титов с товарищами с челобитьем якобы от всей волости направились в Москву. Но Яков Ульянов с товарищами на дороге их "перехватали и увезли в Севск, чтобы не допустить бить челом" [46]. Несколько месяцев спустя и те и другие оказались в Москве, где не только вели меж собой тяжбу в Приказе, но вступали в схватки на улицах Москвы. Максим Титов со своими сторонниками стояли на постоялом дворе в Верхних Садовниках. В четвертом часу ночи 22 ноября группа Якова Ульянова на конях с ружьями и в саадаках (7 чел.) осадила их, и тем пришлось отсиживаться в подклетях [47].

Фальсифицировать "мирские" челобитные с множеством рукоприкладств было делом не очень трудным. Даже приказные дельцы, хорошо, конечно, понимавшие закулисную сторону дела, не смогли дознаться правды. B 1677 г. воеводе Леонтию Неплюеву было указано получить отчетность от старост и целовальников за целые десять лет, т. е. начиная с 1667 г. Старосты и целовальники, "ведая свое воровство", дали Неплюеву и дьяку К. Судейкину "большие посулы". Подьячий произвел проверку их деятельности "без мирского ведома". В результате этой проверки виноватыми оказались челобитчики, которых били батогами "смертным боем" и требовали с них "записей", чтоб в Севске и в Москве им больше челом не бить. Однако челобитчики отправили в Москву нового представителя Фрола Филимонова, которого били батогами уже в Москве в Разряде, "жестоким боем без пощады напрасно и посажен был за решетку и сидел за решеткой многое время, помирая голодом". Снова в Разряд были направлены новые челобитчики с жалобой: комаричане разоряются вконец, "чают" разбрестись совсем, "а бити челом великому государю нельзя, потому что челобитчиков их бьют и за решетку сажают". Конца дела мы не знаем [48].

Воеводы образовали почти непреодолимое средостение между волостью и Москвой. Воевода Леонтий Неплюев добился особого указа, запрещавшего вообще отпускать жителей Севска и волости в Москву "ни для каких дел" [49]. Воеводы, дьяки, подьячие, "лучшие" уездные люди, лица духовного чина "завели своей мочью и насильством многие мельницы и иные заводы". Кабацкие головы, "накупясь" у воевод, сидели на кабаке, чередуясь без всякого выбора (с 1682 г. Арт. Косой, Б. Давыдов, Т. Гломаздин, И. Гнелов, М. Емельянов, А. Щербаков). С тех пор как начали они служить в головах и ларечных "явились у них многие пожитки, и мельницы покупали дорогою ценою и винницы, и в Севску в рядах для торговых своих промыслов амбары и дворы свои построили и платья на себя и на жен и на детей своих поделали многие портища дорогою ценою [50]. Такое положение создавалось путем подкупа. По показаниям челобитчиков, головы платили воеводе Л. Неплюеву и дьяку М. Жеденеву по 1 тыс. и более рублей в год "накупу" [51].

В ответ на челобитья комаричан из Москвы не раз давались указы, подтверждавшие их право выбирать старост и целовальников "по вся годы промеж себя из своей братьи" "людей добрых и прожиточных и правдивых, которых бы с такое дело стало". Такого рода указы были даны IB течение 1694-1699 гг. В 1694-1695 г. Максим Титов бил челом на воеводу за обиды и разорение им земского двора и просил, чтобы земскому двору впредь быть как в других городах "для всяких дел". Указ 1697/98 г. удовлетворил это челобитье. Но что из этого вышло? В том же году воевода Лука Долгоруков "вымучил" у земского старосты 1500 руб. за разрешение поставить земский двор. В 1698/99 г. комаричане вновь просили о назначении к ним приказчиков и об освобождении их от подчинения севским воеводам. Когда земский староста Н. Салтанов был вызван в Москву, воевода "разорил" земский двор, все книги забрал к себе в приказную избу и стал сам производить всякие сборы [52]. Указ о построении земского двора был дан еще в 1696 г., но до 1700 г. дело тормозилось [53].

В 1700 г. мы застаем в Комарицкой волости бурмистров, которые сидят в земской избе, производят все сборы и ведут все расправные дела. Севские воеводы не должны были вмешиваться ни в сборы, ни в расправные дела [54]. Но не так обстояло дело в действительности. В том же 1700 г. возникло разногласие между Разрядом, требовавшим избрания 9 бурмистров, и комаричанами, которые считали достаточным 6. Разряд поручил это дело воеводе стольнику Ст. Неледицкому-Мелецкому, осуществившему избрание угодных ему бурмистров путем совершенно невероятного произвола и насилий. Воевода потребовал к себе бурмистров. Они отказались явиться. Воевода прислал за ними 300 стрельцов. Трое бурмистров, уступив угрозам, явились к воеводе, который без всякого объяснения посадил их в тюрьму. На земском дворе остался отсиживаться, самый упорный из них Н. Салтанов, но когда стрельцы пригрозили поджечь двор, сдался и он. Н. Салтанов был отведен к воеводе в "малый казенный городок" "в застенок", где воевода собственноручно бил его "смертным боем" тростью, проломил ему голову, а затем посадил и его в тюрьму. Старостам, целовальникам и лучшим волостным людям воевода предъявил требование произвести выборы новых бурмистров - они отказались. Воевода решил сломить сопротивление. Он приказал "вынимать" из тюрьмы посаженных туда бурмистров и бить их батогами пред разрядной избой. Об Никифора избил "девятера батоги", об другого семеро. Воевода, "смотря из разрядного окошка кричал" на денщиков, велел бить насмерть: "буде кто умрет, и мне де платить есть чем". "И подъяли нас,- писали бурмистры чуть живых, и от того бою мы, холопи твои, обмирали". Наконец, Н. Салтанова перевели из земляной тюрьмы в старую приказную избу, где его исповедали и причастили. По приказу воеводы и волости были высланы остальные старосты, деловальники и "лучшие" люди. Когда они съехались по приказу того же воеводы, денщики и стрельцы стали "комаричан и крупчан в торговый день из дворов и с улиц, а иных от возов от товаров загонять в казенный малый городок с великим боем и, загнав всех в городок, приказал ворота запереть". Подьячий переписал имена комаричан, собранных в городке. "Да сам он, стольник и воевода, был в город с мастером и с кнутьем и с батожьем для пристрастия и говорил комаричанам и крупчанам, чтоб они написали "выбор в бурмистры" на Степана Бохонова с товарищами, "ведомых прежних плутов и комарицкие волости разорителей". Комаричане отказались. Воевода держал комаричан в "малом казенном городке" до часа дня, "морил стюденою смертью" и приказал "написать выбор", а для подписи его приказал хватать на торгу попов, которых держал до двух часов ночи. От такого "утесненья" попы в третьем часу ночи к тем "воровским" выборам "заочи, поневоле" приложили руки, и пока они не "заручили", бурмистры сидели в тюрьме [55]. Так были выбраны бурмистры, которые, по мысли законодателя, должны были гарантировать население от злоупотреблений воевод. В 1704 г. сделан был еще один шаг назад: за бурмистрами было оставлено производство сборов, а расправные дела переданы воеводам [56]. Наконец, в 1707 г. по новому указу, вызванному челобитной комаричан, они получили своего особого стряпчего для ведения их "судом и расправою", а севские воеводы были отстранены от управления волостью [57].

Эксплуатация комаричан приказными

Передача комаричан из ведомства Большого Дворца в ведение Разряда и севских воевод сопровождалась тягчайшими последствиями для населения. Мы говорили уже о том, что комаричане быстро ощутили тяжесть военной муштры и службы. Но иноземные начальные люди сумели использовать свое положение и в других отношениях. В 1679 г. комаричане рассказывали, что начальные люди их силами выполняли всевозможные работы по хозяйству и домоводству: конюшни чистили, лошадей мыли, бани топили, детей нянчили, скот пасли, гусей, уток и кур индейских стерегли, строили "хоромы" [58]. Однако все это были ничтожные злоупотребления по сравнению с поведением севских воевод, которые получили волость в свое полное распоряжение после освобождения комаричан в 1679 г. от драгунской службы. Добиваясь освобождения от тяжелой военной повинности, комаричане мечтали о восстановлении прежнего управления. Но этого не произошло, волость осталась в ведении Разряда и сделалась золотым дном для назначавшихся туда приказных людей. В 1699 г., жалуясь на воеводские грабежи и вспоминая о старине, комаричане писали, что при царе Алексее Михайловиче севские полковые воеводы Комарицкой и Крупецкой волостей "судом и расправою не ведали" и сборов на себя не производили, "потому и разоренья не было". Теперь положение другое: воеводы (у каждого из них по 10 "знакомцев"), два дьяка и несколько подьячих разделили волости между собой и производили с них сборы в свою пользу, как со своих собственных вотчинных владений [59].

Сыскное дело 1690 г. о злоупотреблениях бывших севских воевод Леонтия и Семена Неплюевых и дьяка Михаила Жеденева раскрывает картину воеводского хозяйничанья в Комарицкой и Крупецкои волостях. Неплюевы и дьяк Жеденев силами волостного населения строили свои деревни и села, расположенные в соседних уездах. Десятки комаричан в течение нескольких недель работали в кромских владениях Л. Неплюева (с. Ячное, с. Хотьково, с. Рыжково): возили лес, бревна, доски, дрань, кирпич на печи, чинили мельничную плотину. В трубчевской вотчине Л. Неплюева в течение двух недель 37 чел. комаричан рубили лес. В кромской вотчине С. Неплюева с. Дурневке комарицкие плотники и кузнецы работали на виннице, строили церковь, пахали землю и молотили хлеб. Рыльская вотчина дьяка Жеденева-дер. Жеденевка и дер. Алексино - было создано силами комаричан. Здесь они строили или свозили сюда запустевшие солдатские избы. Из с. Зябловки перевезли и поставили 3 избы и конюшню, из с. Кузнецовки-10 изб и 4 овина, из дер. Хинея - клеть с подклетью и т. д. С комаричан дьяк собирал на семена овес, пшеницу и гречу; они же пахали и сеяли для него. Наконец, некоторые комаричане стали и первыми жителями этих деревень. Дьяк Жеденев поселил в дер. Алексине "во крестьянех многих комарицких солдат неволею, и около той деревни тын загородили они, солдаты, и той деревни крестьянам его распахали земли в полтораста сох" [60]. Так представители центральной правительственной власти в южных уездах .насаждали крепостническое хозяйство крупных размеров.

Кроме того, приказные - дьяки и подьячие - были обладателями мельниц и винных варниц или винниц. У дьяка М. Жеденева было три мельницы с винницами и при нихлюдиего. Солдаты показали, что мельницы и винницы были построены ими, на одной из мельниц дьяк "поселил за собою" 8 комарицких солдат. Подьячие имели в волости по 1-2 мельницы с винницами, на которых они курили вино "про себя и на севский кружечный двор по подряду" [61]. В дер. Алексине Рыльского уез-да дьяк М. Жеденев силами комаричан построил винницу в 12 котлов - крупное производство вина на кружечные дворы [62].

Сыск о насилиях и грабежах Неплюевых и Жеденева не улучшил положения. Воеводские злоупотребления явно приобретали все больший размах. С 1693-1694 гг. воеводы ввели в практику громадные сборы хлеба с волостей: "по вся годы" по 10 тыс. четвертей ржи и овса, и тот хлеб продавали в малороссийские города на винницы. Жалобы на эти поборы вызвали целый ряд указов 1694-1699 гг. о запрещении сборов [63].

В 90-х годах установили твердый порядок обложения комаричан натуральными сборами в пользу приказных людей. Как с собственных крестьян собирали они с комаричан "съестные припасы" три раза в году: на пасху, петров день и на рождество. Так, в 1695 г. жители Глодневского стана писали, что дьяк Андрей Афанасьев собирал к петрову дню с десяти дворов по барану, по две гривенки коровьего масла, или, вместо масла, по восьми денег и десятку яиц. Осенью он собирал с пяти дворов по гусю, утке, курице, по четверику гречневых круп или пшена, по 100 шт. чесноку, 100 луковиц, или, вместо чеснока и лука, по восьми денег, по десятку льна, поскони, по гривенке волны. К рождеству - с десяти дворов - по туше свиного мяса, по два гуся, по пяти ососов [64], пяти уток, пяти куриц и всякие другие съестные припасы. К пасхе с десяти дворов он брал по полти ветчины, с двора по курице и по десятку яиц. Кроме того, с комаричан собирали сено, дрова и пр. Всего, по исчислению комаричан, поборы обходились одному Глодневскому стану в 1 тыс. и более руб. при переводе натуры на деньги. Сбор производился крутыми мерами: били и увечили комаричан дубьем [65].

Совершенно легендарный разгул грабежа воцарился в волости при воеводе стольнике кн. Луке Федоровиче Долгорукове. Будучи сторонником Петра и пострадав во время господства Голицыных, кн. Л. Долгоруков, как и другие сторонники нового царя, жадно пользовался изменившимся положением. В 1698 г. комаричане подали роспись поборов, производившихся с них Л. Долгоруковым. К рождеству он собирал с волости по 400 пудов свиного мяса, по 2 тыс. гусей и 2 тыс. уток, или заменяя сбор иногда деньгами. К пасхе - по 400 полтей ветчины, по пяти яиц с двора и по 5 тыс. кур. К петрову дню - по 400 баранов, 400 четвертей гречневых круп, 300 ведер конопляного масла; с неимевших запасы брал деньгами. Кроме того, с каждого двора воевода брал по четверти ржи и овса. Эту рожь комаричане на своих подводах возили в малороссийские города на буды и винные заводы, а овес - в воеводские вотчины. Лошадей воеводских кормили в Чемлижском стане по селам и деревням или вместо этого деревня или село платили деньгами по 3-4 руб. [66] В 1698-1699 г. Л. Долгоруков добился специального указа о сборе с волости следующих запасов: для воеводы - ржаной муки 1 тыс. четвертей, овса 500 четвертей, мяса свиного 500 пудов, масла коровьего 40 пудов, масла конопляного 30 ведер, 500 баранов, 500 ведер вина, 1 тыс. возов сена, 1 тыс. возов дров; в пользу каждого дьяка - ржаной муки 100 четвертей, овса 50 четвертей, мяса свиного 50 пудов, масла коровьего 10 пудов, масла конопляного 10 ведер, баранов 100 голов, дров 300 возов, сена 100 возов. При переводе на деньги комаричане должны были единовременно заплатить 4275 рублей. Кн. Лука Долгоруков собирал эти деньги вместо запасов "развытя их комаричан, будто во крестьянство", "а наперед того не бывало и Комарицкая волость никому в вотчину не отдана". Воевода взял себе Чемлижский, Радогожский станы и Крупецкую волость, а дьякам отдал Брасовский и Глодневский станы. Когда комаричане отказались от платежа денег присланному за ними подьячему, воевода послал в с. Брасово 1 сентября 1699 г. капитана И. Семенова с 50 стрельцами. По требованию послед-него было выслано еще подкрепление в 150 стрельцов. "А как де они сошлись,- доносил И. Семенов,- и они де шли в с. Брасово с огненным ружьем и с бердышами" и комаричане, "видя от них такую страсть", с семьями укрылись в лесу. Стрельцы захватили их пожитки, с. Брасово разорили и "выжгли огнем". После этого комаричане уплатили деньги; чтобы расплатиться, крестьяне занимали под кабалу, закладывали своих детей и продавали скотину [67].

Разорение волости, убыль населения, рост задолженности

Изменения, пережитые волостью, имели для нее тягостные последствия. Богатые волостные угодья расхищались и уходили из рук местного населения. Значительное количество мельниц в волости перешло во владение иногородних людей. Происходило это двояким путем: или солдаты обеднев, закладывали и продавали свои земли, на которых посторонние лица строили мельницы, или солдаты не выдерживали конкуренции при переоброчке держания мельниц. Правительство делало попытки отобрать мельницы у иногородних людей и ограничить право держания их этими людьми, но едва ли эти меры могли иметь сколько-нибудь существенные последствия без коренного изменения положения волостного населения [68].

Уже Степан Бутиков во второй половине 60-х годов обнаружил значительную убыль населения Комарицкой волости (см. выше). Мы имели случай указать, что до этого времени волость привлекала к себе население из всех соседних уездов. Перемена в положении волости была на столько заметна, что вместо притока началась убыль населения. После Бутикова бегство населения продолжалось. В 1681 г. кн. В. В. Голицыну стало известно, что комарицкие солдаты, свойственники их, "складники" и "половинщики", "избывая службы" и "покиня свои дворы", живут в разных городах за монастырями, вотчинниками и помещиками. Перепись беглецов установила, что солдат бежало 1456 чел., братьев, свойственников и других 1530. Всего 2986 чел. По другим данным, разбежалось 643 двора. Больше всего бежало в Севский же уезд во владения монасты-рей Свенского, Роговой пустыни- 103 двора, в Рыльский уезд- 106 дворов, прочие бежали в Брянский, Путивльский, Курский, Трубчевский, Карачевский, Орловский, Кромской, Ливенский, Обоянский, Хотмышский, Вольновский, Миройольский, Судженский уезды. Есть указание, что 215 дворов удалось вернуть под угрозой штрафа с укрывателей беглых тго 4 лучших своих двора или по 10 руб. за каждый двор беглецов [69]., Сыск беглых комаричан в 1690 г. раскрыл картину роста их задолженности, лица разных чинов и званий, за которыми оказались комаричане, били челом, что обедневшие и осиротевшие комаричане жили за ними "из най-му повольно в работниках в.домашних и в соседстве", за ссуду "хлебом и деньгами бескабально". На челобитье последовало разрешение (29 июля 1690 г.) приема в наем комарицких солдат и их свойственников по записям "а урочные годы, но не более чем на пять лет [70]. Вместе с тем обнаружился и такой факт. В связи с сыском севчане градские и всяких чинов люди просили о возвращении бежавших от них, не доживя урочных лет по заемным кабалам, солдат и отдачи этих беглых им "в зажив". На это последовал указ: кто отдан "в зажив", тем быть так, но впредь из солдат "в зажив головою" не выдавать, а по имеющимся записям платить из их прожитков. А впредь размер займов не должен был превышать 10 руб., займов больших размеров не записывать, а кто даст в долг больше и тех долгов не взыскивать [71].

Резкие изменения в положении крестьян дворцовой Комарицкой волости были одним из проявлений усиления крепостиическото государства во второй половине 17 в. В южных уездах Русского государства этот процесс обнаруживается в распространении крепостнического землевладения, в захвате я поглощении земель служилых людей низших чинов, в усилении крепостнического гнета [72]. Поражение восстания под предводительством Степана Разина еще расширило и углубило крепостнический гнет на обширной территории государства. Судьба крестьян Крмарицкой волости - лишь одна страничка этого процесса, продолжавшегося и в следующем столетии.

[1] Все ссылки в статье на архив относятся к Центральному государственному архиву древних актов, фонд Разрядного приказа. Далее в сносках указываются только названия столов разряда - Белгородского, Севского и других и номера столбцов.
[2] Белгородский, № 374, лл. 216-223
[3] Севский, № 230
[4] Севский, № 230, лл. 76-77. Волость Крупецкая и село Алешковичи в дальнейшем будут оговариваться отдельно, где это необходимо
[5] Московский, № 134, л. 687
[6] Московский, № 546, лл. 68, 70-71. Посоп - хлеб в зерне; натуральная повинность волостных крестьян, уплачиваемая хлебом
[7] Севский, № 77, лл. 373-374
[8] Севский, № Э45, лл. ,161-192
[9] Сакма, или шлях,- путь, которым татары проникали в пределы русского государ-ства

Интересный материал по теме - на заметку:
http://diderix.petergen.com/lub-song.htm

Отредактировано Сяўрук (2008-04-25 23:00:28)

Интересно, что это за камарицкая столица такая - Бардаково? Не встречал такого населенного пункта.
Есть версия, что топоним "Комаричи" - производная от реки реки Марица. Т.е. "ко Марице".
Кстати, в польских источниках начала XVII века Севск (как столица Комарицкой волости) иногда именуется Комарск.

Отредактировано Сяўрук (2008-04-29 22:27:49)

А какой типаж лиц, фенотип, присущ севрюкам и камаринцам? Как Вы считаете? У нас под Севском распространен чернявый, я бы даже сказал - черный тип волос, смуглая пигментация.

А... Это я тему создавал, под ником - Dankovkazak.

Мартемьянов, Т.А.
Правда о “Комарицкой” и “Барыне”.
// Исторический вестник.
Октябрь 1900

 

 

«КАМАРИНСКАЯ», и «Барыня», несомненно, популярнейшие наши народные Плясовые песни; на Руси они всякому отлично известны, по крайней мере, хоть по имени. Вернее, впрочем, это не просто песни, но скорее нечто в роде песен без слов, без текста. Обе они положены на музыку, при чем «Камаринскую» воспользовался даже для своей оркестровой фантазии того же имени сам великий Глинка, вниманию которого она в значительной степени обязана теперешнею мировою славой; обе на Руси почти повсеместно распеваются. Вообще, известность их необычайно громкая. Несмотря, однако ж, на это, у нас едва ли найдется хотя одна живая душа, знающая подлинный текста этих песен, кроме разве нескольких (в «Камаринской», например, всего лишь 4 - 5, не больше) совершенно уже затасканных куплетов. Есть еще литературные «подражания» нашим песням: «Камаринской» - в «Касьян - именинник», кажется, г. Трефолева, и «Барыне» - в чувствительной соименной ей песенке, которая у г. Соболевского, в его «Великорусских народных песнях» (IV, стр. 455), приводится по песеннику 1819 г. Но сходство с «подлинниками» тут очень отдаленное; достаточно указать хотя бы только на то, что в «Касьянике-именинике» об основном мотиве «Камаринской» -столкновении главного персонажа с «барыней», нет и помина, в «печатной» же «Барыне» герой - офицер, которого она «чаем-кофием поила, к нежну сердцу прижимала», - чтоб видеть отсюда, как далек-дух этих искусственных и несвободных от сентиментализма изделий от простоты и «героизма» наших народных песен.

Мало того: и среди рядовой, и среди ученой нашей публики до последнего времени не замечалось даже никакого интереса к ним с этой именно стороны. Все ценили и ценят в них, главным образом, музыкальный—живой, разгульно-удалый мотив, напев, который в обеих наших песнях, преимущественно же в «Камаринской», ярко отражая в себе некоторые особенности русского духа, русской жизни, за это свое качество сделался так мил и дорог русскому народу, как никакой другой. Что же касается словесного «содержания», то ему тут очевидно никогда не придавалось большой важности, так что оно, можно сказать, заранее было обречено на гибель, на забвение. И забвение это, как мы видели, во многом уже совершилось, стало фактом. Случилось это тем легче, что в настоящей народной редакции и «Камаринская», и «Барыня», по своему чересчур откровенному тексту, целиком решительно непригодны для публичного вокального исполнения; таким образом, песни эти никогда не могли получить того широкого распространения в народе, которое одно только и в состоянии спасти устную литературу от бесследного исчезновения, - и должны были погибнуть.

Все дело здесь, следовательно, в органическом пороке самого песенного текста. Он - истинная первопричина обидного невнимания к этому тексту всей публики, не исключая и ученой, главный виновник того, что в конце концов песни наши оказались как бы совсем почти без слов; под его же влиянием и у простой публики, и у наших ученых народоведов сложилось твердое убеждение в том, что искать, в тексте этих песен что либо интересное - совершенно бесполезно, так как, кроме прямолинейной скандальности, ничего в них нет, да и быть не может. Это - общее мнение, чуть ли не единогласный приговор.

Правильность такого приговора, однако, по-нашему, не только сомнительна, но не выдерживает теперь даже снисходительной критики. Песни наши, бесспорно, обе грешат против приличий, слишком, пожалуй, грешат. Но зато предположение об отсутствии в них всякого другого, помимо, так сказать, неприличного, интереса нам представляется лишь сплошным недоразумением, плодом поверхностных суждений; напротив, если присмотреться к делу несколько повнимательнее, повдумчивее, этот «другой интерес», и, при том, очень крупный, немедленно же сказывается, говорит сам о себе.

На самом деле, «Камаринская» и «Барыня» - это далеко не скандальная только хроника; думать иначе, основываясь на их ближайшем отрывочном смысле, как это делалось и делается еще, значить судить отдносторонне, сознательно стараться, по народному выражению, «из-за леса не видеть дерев». В сущности, скандальность здесь - только частность, имеющая свои причины в нравах и времени Русский народ еще во времена Олеария, путешествовавшего по России в 17 в., любил не совсем пристойные песни и сказки; а «Камаринская» и «Барыня» созданы раньше, когда народ наш был еще менее разборчив в этом отношении. , песни же наши, прежде всего, любопытный листочек из русской истории, народная стихотворная летопись, и непременно летопись, правдивая хроника, лишь слегка приукрашенная для поэтических целей. И потому они почти до последнего времени совершенно напрасно игнорировались нашими фольклористами.

Относительно «Камаринской» первое сообщение в печати было наше, напечатанное лишь в 1896 г. в одной провинциальной газете («Орловские Вестник», № 257, фельетон); по условиям газетной работы, да еще для подцензурного областного издания, оно, однако, невольно вышло тогда очень кратким.

Вывод наш основывается на соображениях историко-филологического свойства; дойти, однакож, до него нам удалось не сразу, но лишь после ряда соответствующих изысканий. Работа эта происходила преимущественно в пределах следующих, давно уже привлекавших наше внимание к себе, вопросов:
1) исторические ли, в широком смысле слова, личности героев обеих названных песен?
2) если исторические, то кто они, откуда родом, где и когда подвизались?
3) наконец, какие исторические события воспеваются в этих песнях, а также когда и где они впервые могли увидеть свет, и кто автор их?

Результатами этих - то работ мы и намерены поделиться здесь с нашими читателями.

Песенные герои «Камаринской» и «Барыни» на деле оказались совершенно историческими; родина их - старинная московская южная украина, приблизительно теперешний Орловский край.

Раньше, однако, чем развивать и обосновывать эти и другие наши тезисы, необходимо познакомить читателя с текстом наших песен, а также совершить небольшую экскурсию в область чистой истории; песенный текст в связи с документальною историческою справкой облегчит нашу доказательную задачу, сделает наши аргументы очевиднее и убедительнее.

Но тут без маленькой оговорки тоже нельзя обойтись. Мы должны заявить, что весь текст наших песен и нам неизвестен, это - первое. Затем, и из имеющихся в нашем распоряжении отрывков в печати может быть дано далеко не все, но лишь меньшая часть; и это не по нашей, конечно, вине: камень преткновения здесь - все тот же песенный порок, антицензурная нескромность. Нам поневоле приходится ограничиться здесь только тем, что «годно» для печати в цензурном отношении.

Вот эти «неопальные» куплеты.

I. «Камаринская».

Ах с...кин сын,
Вор - камаринскй мужик.
Он не хочет, не желает
Своей барыне служить.

* * *

Сняв (кафтан) по улице, бежит,
Он бежит-бежит
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Его судорга подергивает.

* * *

Он бежит-бежит,
Да спотыкается,
Сам над барынею, над сударынею
Потешается.

* * *

Ох, ты, барыня, ты, Марковна,
У тебя ли... (сердце) бархатно,
У меня же... шолковое,
. . . . . . . . . . пощелкивает.

II. «Барыня».

Барыня-барыня, сударыня барыня!
Припев повторяется после каждого куплета. Вообще изобилует вариантами.
Как у нашей ли барыни,
Как у нашей бравой ли . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

Так за то ж ей больше чести,
Что по всем разносит вести:
Сколько яблок в чьем саду,
Сколько праздников в году;

* * *

Сколько ты холстов напряла,
Сколько эта прогуляла;
Кто к обедне не ходил,
Кто по пятницам грешил;

* * *

Кто с своей женой в раздоре,
А кому от тещи горе;
Домовой где черезчур –
Не взлюбил хохлатых кур.

* * *

Смолоду она гуляла,
Всем на свете промышляла . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

Как на барыне-ль солоп,
(Вредит) барыне холоп,
На барыне-ль чепчик -
. . . . . . . . . . . . . . . немчик.

* * *

К нашей барыне косой
Приласкался дед Сысой . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

Ой, барыня, первернись,
Сударыня, перернись,
Ой, ей-Богу, первернись,
Сделай милость - не срамись.

* * *

Дулась-дулась...,
Первернулась...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

* * *

Она всякому . . . . . . . .
С интересом пристает,
Ее ж главный интерес
Идет с правдою в разрез...

* * *

Барыня-барыня, сударыня-барыня!..

А теперь обратимся уже к истории предполагаемой родины песенных персонажей Орловского края.

Нынешняя Орловщина еще во времена литовского господства здесь (14-15 вв.), как страна порубежная, называлась Украиной; то же имя, с добавлением впоследствии прежепогибшей, ненадежной, сохранялось за ней и при московском владычестве в 16-17 ст., до воссоединения Малороссии с Русью Московской. В эту последнюю эпоху видное место занимала здесь Каморицкая (она же Камарницкая или Камаринская) волость, составлявшая собственно часть Орловщины - северной Украины, хотя строгого деления Орловщины на Северскую и просто Украину тогда в сущности не делалось; в то время она обнимала довольно обширную площадь с городами: теперешними - Севском, Дмитровском и Дмитриевом, Курском и бывшим Радогощью, что ныне Севское село.

На исторической арене Камарицкая волость с таким именем впервые выступает во второй половине 16 в. О происхождении этого имени есть несколько гипотез. Так г. Пясецкий, орловский историк, думает, что оно образовалось от речки Марицы, при которой стоит Севск, бывший некогда «камаринскою столицею» (честь эту оспаривает у него сосед его Дмитровск, уничтоженный, по преданию, за смутные крамолы камаринцев и получивший свое имя едва ли не от самого «названного Дмитрия»); по мнению того же автора, и сам Севск в старину, по этой речке, назывался, будто бы, Комарском, например в дарственной самозванца Мнишку (Орл. Епар. Вед., 1871 г., № 21). Другие же полагают, что Камарницкая значит дворцовая, от камора, и волость наша названа так потому, что она еще со времен царя Федора Ивановича состояла в ведении дворцового приказа - царской каморы. Но нам кажется, что все эти догадки неосновательны. Причина имени совершенно иная. В 16 веке волость наша кишела каморниками, и им, вероятно, она и обязана своим названием. Под каморниками в актах «Литовской метрики» известны были в составе горожан и сельчан бобыли, люди убогие, не имевшие своих домов, жившие в чужих избах и каморах. Появление этого слова в южной Орловщине нисколько не удивительно, в виду тогдашнего соседства ее и постоянного общения с польско-литовскими землями. Камарницкая, таким образом, значит край бездомовников, бродяг, каким эта волость и была в свое время. ; в течение же всего описываемого нами времени (16 - 17 ст.) до прекращения смуты на Руси судьбы этой волости, чреваты многими важными событиями, были весьма благоприятны для появления в этом крае той забубённой головушки, мужика-сорванца, который, усвоив себе волостную кличку, увековечился затем вместе с нею в самой знаменитой народной песне.

Камаринщина, доставшаяся Москве от Литвы лишь в 1503 г. (по мирному договору это г. Радогощь с волостьми, отданный потом в удел рыльскому князю Василию Шемячичу), с тех пор до конца своей украинской истории представляла собою один из опаснейших уголков Украины; ей частенько случалось испытывать на себе и опустошительные вторжения литовцев и поляков, долго, хотя и тщетно, стремившихся оттягать ее у москалей обратно со всею Севскою землей, и губительные татарские набеги. Камаринцам той эпохи, поэтому, жилось вообще не сладко; их нередко то грабили, то полонили, то прямо истребляли «огнем и мечем». При таких же условиях о каком либо прогрессе камаринского населения в количественном или качественном отношении не могло быть, разумеется, и речи. И в самом деле, тогдашние камаринские обитатели вели полудикй образ жизни, славились «жестокостью» своих нравов, и при том долгое время были очень малочисленны. Малочисленность эта сильнее всего в свое время смущала покой Москвы, озабоченной укреплением своей южной границы, откуда ей самой постоянно угрожали и крымцы и поляки. Потребность в таком укреплении в особенности сделалась настоятельною после завоевания Казани, чрезвычайно обострившего московские отношения с крымскою ордой. Для безопасности московских владений надо было, во что бы то ни стало, спешно заселять пустынную Украину, строить здесь крепкие города. И Москва, наконец, энергично принялась за эту работу. Царь Иван Васильевич Грозный первый наиболее решительно вступает на этот путь; украинские города Болхов, Орел, да и восстановление Ельца, а также Севска в Камаринской земли - все это дело его царствования. По воле Грозного же, в нашу Украину усиленно направляются из старинных московских земель колонисты, годные к ратному делу, способные защищать ее от ворогов. При этом, однако, на нравственный качества новоселов приходилось смотреть более чем снисходительно. Украине нужны и предприимчивые; «достоинства» же эти так редко уживаются вместе с благонравием, с образцовым поведением, что некоторая уступчивость относительно последнего являлась здесь решительно неизбежною. На практике же уступки шли тут нередко гораздо дальше еще. Нетребовательность, например, самого Грозного на этот счет доходила до того, что им, не говоря уже о мелких злодеях, даже преступникам, осужденным на смерть, разрешалось спасаться бегством в украинские города; местным воеводам строго настрого наказывалось не тревожить этих беглецов, не вспоминать им «старых грехов». В то же время наша Украина играет также и позднейшую роль Сибири: обращается в место ссылки, куда преступники отправлялись в наказанье на житье и на службу. О таком сибирском назначении Камаринщины имеется определенное указание в одном историческом памятнике, царском приговоре «с бояры» от 12 марта 1582 г.,; там прямо сказано: «а которой в жалобнице или в суде лжет и составит ябеду, ино того казнити торговою казнью, да написати в казаки в украйные города Севск и Курск» (Акт. ист., I, 271.) Таким образом, и разбойнику, и ябеднику, и лжецу открывался тогда свободный путь в Украину, где прошлое поселенцев нисколько не вредило их карьере, охотно предавалось забвению, по пословице: «быль - молодцу не укор».

Вот какова была колонизационная система Грозного; той же политики держался и ближайший преемник его дел Борис Годунов. От практического применения этой системы меньше всего, конечно, могли выиграть украинские нравы; с приливом в край заведомо преступного люда, они. напротив, неизбежно должны были все больше и больше портиться. И портились, разумеется. В особенности на этот счет не посчастливилось нашей Камаринщине. Как на легендарного Макара, на нее тут предпочтительно все шишки валились. Страдала она в этом отношении вообще, за компанию, но еще больше в частности, отдельно. Так, кроме повреждения нравов, произведенного здесь наравне с другими украинскими местами «снисходительностью» Грозного, на долю ее выпало еще целых два крупных чрезвычайных случая «порчи». Это - последствия введения на Руси крепостного права (около 1592 г.), а также страшного голода, постигшего Русскую землю в 1601—1603 г.г.; по странному капризу судьбы, и то, и другое наиболее пагубно отразилось именно на камаринских нравах. Закрепощение крестьянства, сильно взбудоражив его в коренных московских областях, дало первый в нашей истории мощный толчок эмиграцонному движению крестьян на окраины; кто только не мирился с упразднением «Юрьева дня», с вечною кабалой, а таких строптивцев оказывалось тогда не мало, - те, отстаивая свою свободу, укрывались теперь в вольные края, на простор. Из всех, однако ж, подобных краев наши вольники бегуны вначале больше всего возлюблили Камаринскую волость. И это недаром, но по двум серьезным причинам. Во-первых, волость эта, будучи расположена сравнительно недалеко от родовых пепелищ эмигрантов, благодаря именно этой близости, была им очень сподручна; во-вторых же, крепостное право в то время фактически здесь почти совершенно отсутствовало, быть может, потому, что с одной стороны Камаринщина считалась дворцовым владением, а с другой не находилось, вероятно, и смельчаков, желающих владеть «душами» тамошних буйных головорезов. Все это в совокупности не могло, конечно, не служить прекрасной приманкой для людей, бежавших от крепостного гнета, и они, поэтому, в изобилии устремлялись сюда. Голод еще больше усиливает это движете и доводить его до неслыханных раньше размеров; от «бедности», оттого, что «стало кормиться не мочно», в Камаринщину со всех сторон хлынули теперь толпы голодных крестьян и холопов; на этот раз их привлекали сюда уже не столько соблазнительный вести о камаринском привольном житье бытье; сколько слухи о прекрасном урожае, действительно собранном тогда здесь.

Таким образом, наша еще недавно малонаселенная волость в какой ни будь десяток лет (1592—1603) обратилась в кипевшую народом землю. Люд этот представляла собою, однако, пеструю смесь «племен, наречий, состояний», в котором явно преобладал «злодейский элемент», проникнутый одним началом - призванием к «разбойному делу», готовностью «под дорогою стоять, зипуны-шубы снимать».

Неугомонная, ни с кем не ладившая пестрота эта шумела и бурлила, как черный поток в половодье. Вскоре на поверхности ее образовывается грозная накипь - разбойничьи ватаги, пред которыми трепещут мирные обыватели не только в Украине, но даже под самой Москвою. Во главе этих «станичников» выступает затем знаменитый в нашей истории атаман Хлопко-Косолап. При Косолапе дела у наших «станичников» пошли уже так успешно, что царь Борис вынужден был вести с ними нешуточную войну; и, при том, нельзя сказать, чтобы она была особенно удачна для царя. Большая царская рать, правда, нанесла разбойникам сильное поражение под Москвой, но пользы от этой победы получилось очень немного. Разбитые «станичники» бежали в Украину, откуда они и вышли с Косолапом; здесь, по царскому указу, их ловили и, по выражению одной разбойничьей песни, допрашивали наскоро: «кто с кем воровал, с кем разбой держал», а затем немедленно жаловали «середи поля хоромами высокими - двумя столбами с перекладиной», т.е. попросту отправляли на виселицу. Казни эти, однако, только подливали масла в огонь, только усиливали противогодуновское украинское направление, так как украинцы чуть ли не поголовно промышляли тогда разбоями; местное «брожение» умов ими только обострялось, так что накануне смуты достаточно было небольшой искры, чтоб возмутить всю Украину, вызвать здесь восстание. И вдруг - вместо ничтожной искры - целый, можно сказать, пылающий костер - самозванщина; «искушеше» это было, понятно очень велико, и Украина не устояла и «прельстилась».

Лишь только мелькнула здесь весть о царевиче - украинцы, эти простые люди, «мужики-севрюки», тотчас же насторожили уши, словно инстинктивно предчувствуя наступление на их улице праздника; чутко и жадно внимают они «вражьему письму», разбрасывавшемуся «литовскими лазутчиками» в Украине «и в городах, и на посадах, и на дорогах» - с коварною целью посеять на Руси раздоры, усобицу, «кровоизлитие всчати»; в особенности среди камаринцев успешно действовали эти крамольные грамоты. Появление первого самозванца «лично» в Северщине дает уже окончательную победу «воровскому» течению в Украине; враждебные годуновской Москве севрюки, первые недолго размышляя, «забыв Бога и души свои», быстро начали «приставать к вору», переходить на сторону самозванца. Камаринцы тут нисколько, конечно, не отставали от своей «крамольной братии», они умудрились даже очутиться впереди других своих орловских земляков.

Известно, что теперешней Орловщиной вообще в смуту было обнаружено редкое легкомыслие - «шатость», за что нашей греховоднице немало достается даже в народных присловьях. От «воровской» смутной эпохи некоторые орловские города унаследовали следующие нелестные аттестации; Орел да Кромы - первые воры; Карачев им в придачу. Елец - всем ворам отец. Ливны - всем ворам дивны. Дмитровцы (камаринцы) - старым ворам не выдавцы. Брянцы - куролесы (они сами Брянск сожгли). Камаринцам, однако ж, из всех тогдашних орловских обитателей по справедливости следует присудить пальму первенства в этом отношении; в Орловщине они, бесспорно, передовые смутьяны, «заводчики воровства», раньше всех связавшие свою судьбу с самозванцами. Так, когда первенец – самозванец - Отрепьев, нерешительно и робко еще подвизался в пограничной Северщине, они уже бесповоротно решают династический вопрос в его пользу; осенью 1604 г. оба камаринские воеводы, «сидевшее» в Севске, были схвачены ими и отправлены к претенденту при торжественном посольстве, которому поручалось также объявить ему подданство «от Камарицкой земли».

Камаринщина, пресерьёзно занятая в начале 17 в. династическим спором, - картина, с первого взгляда, странная, даже комическая; камаринцы и династическая политика - вещи, по видимому, решительно несовместимый, взаимно друг друга исключающие. Тем не менее, несмотря на все это, камаринское политиканство того времени - факт несомненный, и в смуте оно играло видную роль, оказав крупный услуги обоим Лжедимитриям.

Отрепьеву, как уже сказано, камаринцы передались еще в самом начале его претендентской деятельности на Руси. Немного позже он со своею ратью уже спокойно гостит в их богатой «хлебом и медом» и всякими продуктами волости, отдыхая после неудачной осады Новгородсеверской крепости; камаринцы при этом радушно принимают и чествуют своего «высокого гостя» в собственной столице - Севске. Не оставляют они также его и в более скорбные для него минуты, - именно после поражения рати самозванца московскими войсками при Добрыничах, недалеко от Севска, когда претендент, полный отчаяния, в страхе поспешно ускакал чрез Рыльск в свой верный Путивль. Часть камаринцев последовала сюда за ним и здесь, в Путивле, утешала и ободряла его в горе; и не даром потрудились эти утешители: вместе с другими замешанными в крамоле русскими им удалось таки совершенно успокоить, а главное «удержать» павшего духом самозванца, намеревавшегося было совсем уже бежать обратно в Польшу. Вот каковы были непосредственные услуги камаринцев первому Лжедимитрию.

Дорогонько, однако ж, пришлось им поплатиться за такое «увлечение» вором», за службу и радение ему.

Московские воеводы, прекрасно понимавшие значение камаринской «измены», страшно ненавидели этих крамольников и нетерпеливо ждали случая, чтоб примерно наказать их. После добрыничской битвы, отдавшей беззащитную Камаринщину во власть москвитян, не стало дело и за случаем. Москвитяне немедленно же принялись пользоваться им и произвели жестокую расправу над камаринцами. Последние, без различия пола и возраста, обречены были на варварские казни; их сажали на кол, вешали за ноги и расстреливали из луков и пищалей, младенцев же - жарили на сковородах; вместе с тем, беспощадно истреблялось и камаринское достояние, преданное огню и грабежу. В порыве гнева, и сам претендент был забыт москвичами, оставлен без преследования. Только потом они, спохватившись, бросились за ним в погоню, но было уже поздно. Московская рать, не настигнув самозванца, вернулась назад в Камаринщину, где, - так сильно было раздражение москвичей против камаринцев! - снова предалась «жестокостям» над туземцами, стала свирепствовать над ними...

От таких ужасов в выигрыше, впрочем, был только один самозванец. Доведя чуть ли не до «белого каления» старинное недоброжелательство камаринцев к Годунову, они то же время необычайно у прочили преданность их Отрепьеву, - тем более, что никакого иного выбора тут им больше и не оставалось.

В конце концов камаринская «верность» этому претенденту на шапку Мономаха сделалась почти непоколебимою и пережила даже на несколько лет его самого. Когда Отрепьева уже «не стало» на Москве, камаринцы все еще продолжали усердно «прямить» ему, подвизаться во имя его. Московской вести о гибели этого мнимого сына Грозного они, подобно всем «прежепогибшим» украинцам, решительно не хотели верить, считая ее «обманом», «выдумкой»; зато слух о новом чудесном спасении его от «крамольничьих рук», быстро облетевший Украину, был восторженно приветствуем ими.

Таково было тогдашнее камаринское настроение. Обусловливалось оно, впрочем, не одною только беспредельною верой камаринцев в «подлинность» самозванца и в легендарные сказания о том, что он опять счастливо спасся от покушений изменников в Москве. Несомненно, дело не обошлось здесь и без иных чисто житейских практических соображений, навеянных на камаринцев заботами о самосохранении, об избавлении себя от лишних «бед и напастей». Отвернись они от самозванщины - бродившие в Украине поляки легко могли бы покарать их за эту «измену». А защитить некому: Москва далеко, да от нее и нельзя было ожидать чего либо хорошего для себя, - так запутались и осложнились их взаимные счеты... Волей-неволей приходилось, следовательно, держаться «цариков» и стоять за них, в надежде, авось случайности войны сами собой улучшат участь камаринщины, выручат ее из беды...

Но как бы там ни было, только предприятие во имя нового претендента «Тушинского вора» находит себе первую точку опоры тоже в Камаринщине. Здесь же начинает свое «крамольное поприще» и предтеча тушинца, знаменитый холоп Болотников, с легкой руки путивльского воеводы, князя Шаховского. С неболыним отрядом войска, который дал ему «для почину» этот преданный «вору» воевода, он вскоре переходить из путивльских в камаринские пределы и здесь открывает надежное средство увеличить свою дружину и воскресить смуту на Украине.

Еще Пушкин, протестуя в «Борисе Годунове» против крепостного права, делает, по поводу установления его, устами князя Шуйского следующее исторически верное замечание:

А легче ли (от крепостничества) народу? Спроси его.
Попробуй самозванец им посулить
Старинный Юрьев день,
Так и пойдет потеха.

Отрепьев, однако, достигает цели, не прибегая к этому сильному средству. Менее же разборчивый Болотников не только не пренебрегает этим средством, но даже идет гораздо дальше, не останавливаясь на одном «Юрьеве дне». Стремясь обеспечить себе успех наверняка, он не скупится на «посулы» и, обращаясь к «своим» - к украинской «черни», обещает ей под знаменами Димитрия не одну лишь волю, но также богатство, господство и почести, объявляя в то же время, к великому ужасу своих привилегированных современников, безлошадную войну существующему «строю». И последствия вполне оправдали этот тонкий расчет. На клич Болотникова, этого воровского «вождя», отовсюду стали спешно «слетаться» обычные украинскиее герои - разбойники и воры, беглые холопы и крестьяне; местами же к ним присоединялись еще казаки, стрельцы, посадские, даже никоторые «помещики». А затем началась уже и «потеха»; возобновилось хватание и «заточение» воевод, не хотевших действовать заодно с Болотииковым; крестьяне же и холопы, кроме того, усердно занялись еще разграблением и истреблением украинских помещиков, а также и горожан, при чем по коварному болотниковскому наставленю мужчины убивались, а беззащитные женщины, особенно «барыни» и «барышни», принуждались выходить за самих грабителей замуж, предавались «позору». Словом, поднялось «великое смятение», обстоятельно описанное в грамоте царя Василия Шуйского пермскому воеводе, князю Вяземскому, от 9-го декабря 1606 года, в которой, между прочим, относительно расправы украинских мятежников-воров над привилегированными классами прямо говорится, что воры эти, руководимые «воровскими головами» - Болотниковым, Пашковым и др., «и дворян, и детей боярских, и гостей, и торговых всяких посадских людей побивали, и жен и дочерей их на блуд имали»... На украинских помещиков все это навело такой страх, что многие, побросав свои поместья, по словам той же грамоты, «разбежались», ушли в Москву...

Но довольно чистой истории, - для нашей цели больше ее не требуется.

Теперь можно, уже приступить к сравнешям истории с нашими песнями, а также к выводам, частичным и окончательным; к этому мы и переходим.

Первое место здесь «Камаринской».

Нам кажется, что стоит только сопоставить досмутный период в нашей «справке» с дошедшими до нас отрывками этой песни, и пред нами на историческом фоне, рельефно выступят песенные образы - Камаринский и Барыня, невольно напрашиваются на сравнение с своими историческими тезками, с камаринцем из под Севска и с его барыней.

В самом деле, между тем и другим тут оказывается очень много сходства.

Песенная «барыня» это, несомненно, историческая помещица времен закрепощения, когда вольнолюбивые «смерды» не захотели ей вечно «служить», стали от нее уходить на окраины.

Что же касается главного персонажа «камаринского», то его двойник сразу бросается в глаза в лице исторического камаринца.

Оба они, очевидно, «одного поля ягоды» и, начиная с имени, чуть ли не до мелочей похожи друг на друга.

Песенный герой называется, например, Камаринским, или Камарицким; исторический тоже - по Камаринской волости, кличка которой долгое время носилась обитателями этой волости даже не без гордости.

Далее, песенный отчаянный забулдыга, враг приличий, «вор-мужик», озорник, которому все «трын-трава», даже само море только но колена, не больше; не лучше и исторически: присевские камаринцы 16 -17 веков были все «мужики-севрюки» и страшные озорники-забулдыги, «ворами же» их честила Москва за их разбойничество, а главное за «радение» ворам-самозванцам, за мятежи и крамолы.

Песенный, видимо, враждует с помещичьей властью, не хочет, как сказано в песне, «своей барыне служить». То же случилось и с историческим; после уничтожения «Юрьева дня» он, как это видно из нашей «справки», также «заворовал» и отказался повиноваться «барыне», вообще возмутился.

Песенный, наконец, неукротимый вольник, натура очень подвижная, готовая в любую минуту «сняться» с якоря и удалиться; не поладив с «барыней», побежденный в неравной борьбе с нею, он, недолго думая, «бежит» от этой Марковны с душой «бархатной». Тем же качеством в избытке был наделен и исторический камаринец, который, разсорясь при новых порядках, при крепостном праве, с «помещичьей властью», тоже ушел от этой власти на волю, в украинскую Камаринщину.

Вот сколько тут существенно общего между обоими камаринцами, историческим и песенным; все это, полагаем, дает нам право отождествить их обоих, считать за одно лицо.

Теперь о «Барыне». Но тут прежде всего небольшая оговорка: мы не признаем эту песню самостоятельною, особою. И по языку, и по сюжету, это, по-нашему, продолжение «Камаринской», вторая часть «Камариады». Действующая лица в них одни и те же: «Барыня» и ее неразлучный спутник «Камаринский»; последний, правда, здесь не называется прямо по имени, но в анонимном незнакомце, в обидчике героини, по его приемам и ухваткам, совсем не трудно узнать классического соперника «барыни», бегуна- камаринца, воспетого в «Камаринской». Только вот обстановка здесь уже совершенно иная. В «Камаринской» барыня в апогее своей власти, своего величия, главный же персонаж, несмотря на весь свой задор, сильно удручен, принужден отступать, даже «бежать». В «Барыне» же роли эти круто меняются. Здесь она уже не властная и гордая, как раньше, но бессильная, преданная на насмешки и «поругание» своему ворогу; «господином» же положения является наш старый знакомец, вор-мужик; пользуясь минутой, он щедро осыпает теперь свою соперницу всякими оскорблениями, с постоянным притом напоминанием, что она не мужичка, не холопка, но «барыня», «сударыня-барыня», у которой, однако ж, почему-то всегда «главный интерес идет с правдою вразрез...».

Сделав это неизбежное отступление, возвращаемся к сравнениям.

Исторические двойники персонажей «Барыни» - это бедная барыня-украинка и мятежный камаринец:, из времен тушинщины, из эпохи болотниковских «злодейств» в Украине, когда победоносный камаринц этот отдал самому себе на «поругате» украинских помещичьих жен и дочерей; как и по песне, исторически ликовал тогда вор-мужик, барыня же жестоко страдала, что и воспроизведено в нашей песне в лицах...

Очередь теперь за ответами на другие поставленные нами себе частные вопросы и за окончательными итогами.

На основании всего сказанного выше историческое значение наших песен, думается, можно считать уже бесспорным, прочно обоснованным; это—первое.

События, о которых повествуется в этих песнях, очевидно, взяты большею частью из украинской жизни колонизацинно-смутной эпохи; в «Камаринской» воспеваются раздоры «рабов» с господами вслед за введением на Руси крепостного права, а в «Барыне» подвиги камаринцев и ее собственный мартиролог после смерти Лжедимитрия I, при Болотникове.

Герои наши, по видимому, земляки, быть может, даже близкие соседи. Родина, или, вернее, вторая родина, Камаринского, старинная Камаринская (Камарницкая или Камарицкая) волость, существовавшая еще в 18 веке около Севска, ныне города Орловской губернии, порубежного с Малороссией; родина Барыни, второй части нашей «поэмы» (в первой - в собственно «Камаринской», она могла быть и не украинского), тоже, скорее всего, нынешняя Орловщина, и, во всяком случае, южная московская Украина конца 16 столетия. Оба эти героя—лица собирательные, сословные типы своего времени и своей территории; жили и подвизались они, таким образом, в эпоху крупного исторического перелома на Руси, в период, примерно, от второй половины 16 до конца первой 18 в., ознаменовавшийся у нас важными сословными и династическими переворотами. Вопрос о сословности их едва ли уже может возбуждать какие либо сомнения; ясный и правдивый ответ на это дается как историей, так и песнями, где герой именуется мужиком, а героиня - барыней, как это было и в действительности.

Вся «Камариада», - и в этом, по-нашему, ее основной исторический интерес, - в сущности, замечательнейший «поэтический» отголосок династическо-сословной драмы, разыгравшейся в «Московском царстве» на рубеже 16 - 17 ст.; по своему же характеру, это — типичная частица той бесшабашно-удалой русской народной поэзии, которая, как и все, впрочем, песни нашего народа, при всей своей шумности и размашистости, не свободна, однако ж, отъ обычной тоски, заглушаемой здесь по временам лишь буйными порывами разгула да отчаянной иронией над собственным безысходным положением. Быть может, некогда поэма эта была даже «гимном» неунывающих камаринцев, их «нацональною» песней...

В заключение, последнее сказанье - о творце «Камариады», об авторе этой поэмы. «Гомера» этого мы склонны искать тоже в Украине, даже в Камаринщине. И - это по следующим соображениям.

В «Камариаде», в обеих частях ее, симпатии автора, несомненно, всецело на стороне героя; это - его любимое детище. Песнотворец наш, правда, не скупится на резкие, даже на ругательные эпитеты по адресу своего любимца, но это нисколько не колеблет только что высказанного нами мнения; по-камарински, такая «брань» - не обида, но задушевно-дружеское поощрение, особый вид народной ласки, - следовательно, она лишь подтверждает нашу мысль о расположении автора к своему герою.

Совсем иначе уже творец «Камариады» ведет себя относительно героини, этой «барыни - сударыни»; в поэме она неизменно выводится в наиболее неприглядных ролях, вообще больше, так сказать, для посрамления, для насмешек, чем для прославления. Таким образом у нашего автора собственно две мерки: одна - «симпатичная», для героя, а другая — «презрительно-насмешливая», для героини.

А отсюда—логический вывод, что певец «Камариады» - лицо не «постороннее», но, что наиболее правдоподобно, близко заинтересованное тут в деле, украинский народный Барков, думающий по-камарински, стало быть, сам - камаринец; живое же участие, принимаемое им в судьбе своих героев, говорит в пользу того, что он был современником последних, свидетелем воспетых им событий. Весьма возможно даже, что это - коллектив, как и его герои,— целый камаринский народ, изобразивший в «Камариаде», не без сильного, по русскому обычаю, оттенка грубоватой иронии, собственные радости и печали, приключения и подвиги в одну из знаменательнейших эпох русской истории.

Вот и все, что мы нашли не лишним поведать читателю о загадочной личности автора «Камариады».

Нам, однако, чего доброго, возразят на это, что полудикого и далеко не всегда даже трезвого камаринца 16 - 17 в. рискованно подозревать в авторстве, да еще в песнотворческом, не мыслимом без соответствующей, хоти бы и скромной, подготовки, которой у камаринца, несмотря на все его разностороннее «досужество», взяться не откуда было. Но такое возражение будет неосновательно; против него громко протестует вся наша поэма. «Камариаде» чужды, ведь, особая тонкость или ученость; этим она ничуть не грешить. Напротив, язык и даже форма этой поэмы - настоящее камаринское, непритязательные и вольные; в каждом стихе, в каждом обороте речи тут так и слышится сам бесподобный автор, этот политикан и баян, во всей своей старинной «камаринской наготе», устраняющей всякие колебания насчет его личности. Он - камаринец, земляк своих героев, и лучшей, чем Камаринщина, родины для него не подыскать.

Т. А. Мартемьянов

 

Комментарий составителя

В представленной работе автор представил на суд читателей очень интересную теорию о происхождении самых знаменитых русских народных песен Комаринская и Барыня.

Доводы, представленные автором логичны и понятны и прочтя этот материал, думаешь, как я сам мог этого раньше не заметить.

Все таки, автор хочет сделать свои доводы еще более убедительными, поэтому выпячивает криминальный элемент в составе Комарицких поселян, мешая в одну кашу, криминал, который присутствует везде и свободолюбивых и честных тружеников, которые не могут мириться с тупостью и позором крепостничества и не просто выговаривают свое недовольство шепотом жене, а с оружием в руках отстаивают свои законные права на жизнь и свободу.

Автор, безусловно, является сыном своего времени и соизмеряет свой текст с ним и с цензурным комитетом.

Во всех статьях того времени в описании народных ли обычаев, истории ли принято было употреблять уничижительный тон в отношении не дворян. Автор с усмешкой пишет о несовместимости комаринцев и династических проблем, считая невозможной саму мысль об участии их в политической жизни своей собственной страны, которую они постоянно защищали, чуть ли не ежедневно проливая свою кровь. Автору даже приходится специально оговариваться, что бы пояснить, как это такие «дикари» могли вообще заниматься песенным творчеством, да еще и создать суперхиты несколько столетий занимающих верхнюю строчку национальных хитпарадов. Вот до какой степени читающая и пишущая публика того времени считала основную массу своих сограждан полными дураками, или хотела так считать.

И все-таки, если мы с пониманием специфики того времени и его понятий, существующей на то время конъюнктуры, посмотрим на текст, то увидим, скрывающуюся под слоями высокомерия и желания еще более убедительно доказать свои предположения, любовь автора к своей родине и своему народу, гордость за него, внимательное и вдумчивое изучение его истории и культуры.

Автор пишет, что сюда направлялись лучшие служилые люди, а ведь это не простые были люди, а привилегированное военное сословие. Известно, что детей боярских направляли сюда, наделяя их землями, и из них, в последствии, сформировалась многочисленная группа однодворцев. Сюда бежали от крепостного права, точнее бесправия, не только крестьяне, но и представители всех других слоев общества среди которых были и помещики в равной степени. Уродливая политическая система воцарившаяся в стране не вызывала логичный протест у большинства честных людей.

Таким образом, мне кажется, что относительно комарицких поселян того времени нужно говорить не о сброде отребья, а о собирании в Комарицкой волости элиты русского общества того времени, которая, ясно и однозначно выразила свои политические взгляды и отстаивала их с оружием в руках. А проиграв, подверглась диким казням служителей зла, против которого они и сражались.

Конечно, теория автора, о том, что эти героические и в то же время очень трагические события оставили свой отпечаток в песенном творчестве, заслуживают самого пристального внимания и изучения.

Необходимо учитывать, что бурные события нашей истории не способствовали сохранению лучшего, а были более благоприятны для закрепления и приумножения более неизменных и упрощенных примеров. Нам теперь очень трудно представить каковы были первичные тексты этих песен. Процесс познания бесконечен, поэтому мы не оставляем надежды на появление новых исследований на эту тему.

Извиняюсь, за офф-топ. На форуме как-то писали о комаринцах в Великую Отечественную. Вот достаточно интересная статья о Локотьской республике (уж не подумайте грешным делом что я разделяю идеи коллаборационизма, поэтому политические и идеологические аспекты опустим, оставив только исторический).

Сергей ВЕРЁВКИН "Локотьская республика"

Сталинисты и тогда и сейчас, когда вроде уж СССР и в помине нет, с пеной у рта доказывали и доказывают, что выбора у россиян не было! Только защищая советскую власть, они могли сохранить Россию. Защита советской власти и есть защита Родины, России! Другого не было, нет и быть не может - никогда! Все другое - подлое предательство и измена! Вбивая это в сознание простого россиянина, они всё ещё пытаются подменить понятие России, Родины понятием советская власть!

А ведь понятия эти глубоко враждебны друг другу! Россия под советской властью - полигон для обкатки мирового эксперимента и земля, с которой тянули все соки, чтоб помогать по всему миру таким же оголтелым - для таких же людофобских экспериментов уже над их собственными народами.

Чтобы верно ответить на этот вопрос, вспомним одну донельзя оболганную тему - так называемой "Локотьской республики". Уникального политико-административного образования, существовавшего в период 1941-1943 годов на Брянщине. Почему ее?

Во-первых, Локотьское самоуправление было создано в сентябре 1941 года русскими людьми - когда еще немецких войск тут не было. Через две недели, когда 2-я танковая армия вермахта заняла эти места, её командующий - генерал-полковних Хайнц Гудериан пошел на эксперимент, полностью доверив внутреннее самоуправление этому созданному русскими органу власти. На землях Локотьщины не было немцев в органах власти, германских судов, полиции, тюрем, оккупационных войск (за исключением нескольких гарнизонов немцев и венгров, помогавших локотьчанам в борьбе с партизанами), не действовали законы Германии. За порядком здесь следили местные силы правопорядка.

Также из местных и из красноармейцев разбитых 5-й и 13-й армий Брянского фронта была создана Русская освободительная народная армия (РОНА), достигшая в 1942-1943 годах численности 20 000 человек и вооруженная оружием, собранным на местах боев. РОНА имела пулеметы, орудия, более двадцати танков и бронемашин. Снабжалась и обмундировывалась она также за счет собственных ресурсов. Отсюда - и диковатый внешний вид народоармейцев, как называли локотьчане своих защитников, - рваные сапоги, опорки, лапти, а то и босиком. И тем не менее "хозяином брянского леса" были не партизаны - это миф, а народоармейцы из РОНА. Ежедневный мясной рацион в РОНА был только 25 граммов, в то время как у брянских партизан-емлютинцев - 500. Тем не менее последние в течение 1941-1942 годов сотнями переходили на сторону РОНА.

Изматывающая партизанская война велась против локотьчан советскими партизанами с исключительной жестокостью - достаточно только вспомнить примеры деревень Тарасовки и Шемякино. На Первомай 1942 года партизаны захватили эти села и были выбиты оттуда бойцами РОНА только через несколько дней. Войдя в села, бойцы РОНА обнаружили там 115 трупов уничтоженных партизанами "предателей Родины", среди которых были старики, женщины и дети. И все же руководителям Локотьской республики удалось добиться беспрецедентных успехов. Несмотря на выполнение 100 процентов обязательных поставок товаров Германии, уровень жизни здесь был самым высоким по сравнению с любыми другими районами и территориями, бывшими под контролем Германии. Семейный надел земли локотьчан составлял по 10 гектаров, в каждой сельской семье была корова, не считая свиней, коз, овец, птицы.

Вдумайтесь в эти цифры! В каждой сельской семье - по десять гектаров земли и по корове, а то и по две, не считая прочей скотины! В условиях войны! Сейчас, когда нет давно ни войны, ни оккупации, найдете ли - уж не говорю - область - район в стране, где в каждой сельской семье - по десять гектаров земли и по корове? Увы и ах - ответ ваш будет ясен!

А ведь Локотьская республика занимала не один - восемь районов Брянской и Курской областей - Брасовский, Суземкский, Комаричский, Навлинский, Михайловский, Севский, Дмитриевский, Дмитровский.

Кстати, здесь оккупационная марка не ходила - единственным платежным средством остался советский рубль. Также любопытно то, что его курс был прямо пропорционален общим успехам Красной Армии. К спекулянтам применялись исключительно строгие меры, поэтому дороговизну локотьчанам победить удалось.

Большое внимание уделялось детям. Руководитель республики Бронислав Каминьский требовал от местных бургомистров и старост под страхом тюремного наказания обеспечить, чтобы все дети учились в школах. Власти за счет местного бюджета были обязаны выделять охрану, возниц, лошадей и телеги, чтобы подвозить детишек из деревень и хуторов к школам и обратно. А если те проживали далее пяти километров от школ, то за счет местного бюджета власти должны были содержать при школах интернаты, где дети бы были всю неделю, попадая домой только на выходные, каникулы и праздники. И только там, где на деревни и села проходили интенсивные нападения подсоветских партизан, Каминьский разрешал приостанавливать работу школ. Всего здесь работали 345 школ, в том числе 10 - средних, в них только педагогов было 1 338 человек, а обучались 43 422 учащихся.

В каждом крупном селе Локотьщины были организованы избы-читальни, или Народные дома. В каждой избе-читальне был руководитель, получавший зарплату от местных властей, а в Народном доме - еще и киномеханик, руководители кружков. Ассортимент книг в основном был представлен классической русской литературой. Из современной - белоэмигрантские мемуары и антисоветская литература эмигрантской организации НТС (Народно-Трудовой Союз) произведения современных европейских авторов, признанных Германией, - Генрика Ибсена, Кнута Гамсуна, немецких авторов. Были книги и советских писателей, оставшихся "под оккупацией", и продолжавших писать романы, пьесы. Таких, как смоленский журналист Шишков, чьи антисоветские пьесы "Волк" и "Синее небо" о военной жизни "другой" России пользовались большим успехом. Кстати, Локотьский драматический театр по количеству и составу труппы - более 100 человек только артистов - был самым крупным на оккупированных территориях. Он ежедневно до 1944 года давал по два представления, часто выезжая на гастроли по стране.

Каминьский сумел наладить и медицинское обеспечение населения, которого было до полутора миллионов человек. За счет местных ресурсов было организовано и работало 9 больниц и 37 медпунктов-амбулаторий. Несмотря на крайний недостаток врачей-специалистов и квалифицированных медсестер! Было открыто несколько домов для престарелых, а также три детских дома для детей, чьи родители убиты советскими партизанами, - и это было - из песни слова не выкинешь. В каждом райцентре - Локоте, Брасове, Суземках, Комаричах, Севске, Дмитриев-Льговском, Дмитровск-Орловском, Навле - работали гостиницы, постоялые дворы, не говоря уже о многочисленных ресторанчиках, столовых, кафе, магазинчиках.

Знаменита эвакуация, по сути - исход населения Локотьской республики осенью 1943 года. 50 000-70 000 человек со всем скарбом, гоня с собою несколько тысяч коров, не считая прочей живности, на десятки километров растянулись по дорогам, уходя в Беларусь - на Лепельщину, где Каминьский попытался воссоздать теперь уже "Лепельскую" республику. А потом - еще дальше - в Венгрию, где была обещана земля для проживания. И, наконец, они рассеялись по Германии.

Кстати, после исхода активной части населения Локотьской республики со своей Родины подсоветская жизнь на Локотьщине наладилась не скоро. Вроде все "замаранные" локотьчане ушли на запад. Ан нет - сразу же началась активная партизанская борьба, пресловутый "политбандитизм". Целые армии повстанцев, подобно "Зеленой армии" Роздымахи, "Объединенных повстанческих отрядов Мглинского и Суражского районов", отрядов братьев Козиных, Войтенко и многих других, - долгие шесть лет чуть ли не голыми руками, без всякой поддержки извне воевали против советской власти. До середины пятьдесят первого года полыхало здесь пламя народной антисоветской войны!

Уникальность Локотьской республики заключается в том, что она своим примером дала четкий ответ, обозначив альтернативу выбору, стоявшему перед россиянами в 1941-1945 годах: что делать, с кем идти, как идти? Оказалось, что даже в условиях войны можно жить по-человечески - только без сталинистов на своей шее. Жизнь Локотьской республики - ярчайший тому пример! Ее историю нужно изучить более тщательно, отмыв от лжи, беспристрастно разобрав все ее достижения и ошибки, сурово осудив все выявленные, но действительные, а не мнимые преступления.